Едва успев оторваться от этого зрелища, Джонни услышал тяжелый топот сапог. Трое вооруженных полицейских быстро бежали из переулка. Вместо форменных фуражек на головах у них были зеленые каски. Один из них на бегу стрелял в воздух из карабина и орал:

— Кто грабит, будет расстреляв на месте!

Люди, все еще охваченные сумасшедшим волнением грабежа, на миг оцепенели, а уж затем один за одним начали вылезать из магазина, и не только из дверей, но и из выбитых окон. Мужчина с протезом вместо одной руки бежал, держа в здоровой руке две пачки стеариновых свечей. Полицейский так схватил его, что тот упал.

Схватив пачку хрустящих хлебцев, которая валялась, никем не замеченная, в разбитой витрине, Джонни побежал что было сил. Высокая массивная баррикада, простиравшаяся во всю ширину улицы, преградила ему путь. В ней был оставлен только небольшой проем для машин. Джонни со страхом обернулся на полицейских, как будто бы те следили только за ним. На самом же деле они патрулировали перед еще не разграбленными магазинами. Джонни укрылся за горой обломков, решив немного выждать, пока на улице вновь не станет спокойнее.

— Ты видел, кого сцапали зеленые эти? — услышал через некоторое время Джонни вопрос, заданный мужским голосом. Мальчик в этот момент как раз намеревался отделаться от не столько обременительной, сколько предательской пачки хлебцев, которую он разорвал, а тонкие, сухие кружочки рассовывал по карманам куртки. Как пойманный воришка, он закрутил головой и тут же заметил недалеко от себя двух стариков, которые под защитой уличной баррикады сидели на камне, повернувшись к нему спиной.

— Они вели одну женщину, — ответил другой в форме почтового служащего. — При этом, я это точно видел, она вообще ни в чем не принимала участия. Она лишь крикнула: «Полицаи всегда такие жирные, а простой народ голодает!» Я знаю эту женщину, еще в августе сорок третьего года я принес ей похоронку: погиб за фюрера, народ и родину. Это был ее третий сын. С тех пор она немного тронулась…

— В августе сорок третьего, — заметил другой, который выглядел рабочим, — наши войска еще находились на Украине. — Старик примолк и тяжело вздохнул. — А сейчас советские ходят посреди Берлина. Что я еще хотел тебе сказать: на твоем месте я бы надевал другой костюм. Как ты можешь появляться на улице в служебной одежде, которая похожа на военную. Если русский схватит тебя в этой форме, он ведь может и не знать, что ты с пустым желудком, только разносишь письма полевой почты!

— Ты так думаешь?

Джонни слушал с возрастающим интересом разговор обоих мужчин, которые, как он понял с первого взгляда, были насильно мобилизованы в фольксштурм.

— Разумеется, — ответил мужчина в рабочей куртке, — я вообще считаю, что сидеть здесь нет никакого смысла. Неужели ты думаешь, мы, два старых полуинвалида, способны задержать русских, да еще с танками?

— Оно, конечно, но нам приказано.

— Так ты будешь говорить, когда снова будешь сидеть за своим почтовым окошечком. А теперь я хочу тебе кое-что показать. — Зашуршал листок: он был желтый, величиной в лист почтовой бумаги, покрытый синеватым, немного размытым шрифтом.

— Что это такое?

— Прочти-ка лучше!

Оба мужчины склонились над листком.

— И где же ты это нашел? — спросил тот, что с почты.

Остаток разговора был продолжен совсем тихим шепотом.

Тут Джонни почувствовал угрызения совести: «Вместо того чтобы выполнять задание, которое дал мне Франц, я сижу за баррикадой и слушаю болтовню двух стариков из фольксштурма, которые только и мечтают, как бы им поскорее сбежать домой».

Новая встреча с Нанни.

Джонни начинает действовать.

На фабричном дворе.

Когда мальчик вечером возвратился на Нойруппинерштрассе и вошел в темный вестибюль дома номер одиннадцать, выложенный каменной плиткой, на верхней лестничной площадке появилась маленькая фигурка.

— Ну наконец-то ты пришел, — сказала ему Нанни. — Мы же не виделись с тобой со вчерашнего дня.

Джонни осмотрел девочку, голова которой была повязана красным платком, который на висках был скреплен заколками.

— Ты здорово изменилась, — заметил мальчик.

Нанни встала так, что на ее голову упал луч света, проникавший сквозь окно вестибюля.

— Красиво, да? — спросила она и кокетливо повернулась.

Джонни вспомнил, что днем раньше этот же платок на шее под пальто носила фрау Шнайдебах.

— Сейчас тебе не хватает только маленькой корзинки с пирожками и бутылкой вина, и тогда ты вполне бы могла сойти за Красную шапочку.

— Ну, тебя! — Девочка отмахнулась и, надувшись, скривила рот. И все же Джонни показалось, что его сравнение не обидело девочку.