Артемка! Вот кому вдруг стали завидовать мальчишки всего села. В последние дни только о нем и толковали, лишь соберутся вместе двое-трое. О чем они только не говорили, о каких подвигах не мечтали!

— Вот бы замок на каталажке сломать, а арестованных— на волю,— после долгого молчания произнес Спирька.— И мать бы Артехину вызволить!

Пашка уныло протянул:

— Куда нам! Прибьют...

И умолк, думая о чем-то своем, невеселом. А Спирька размечтался:

— Или бы волостную управу поджечь, а? Вот попрыгали бы богатей вместе со старшиной! А потом бы в винокуровскую мельницу бонбу бросить...

— А это зачем? — удивленно вскинул глаза Пашка.

— Да так, чтоб помнили...

— Дурак,— вдруг решительно заявил Пашка.— А где бы люди муку мололи? Тоже мне!..

Спирька сжал губы, засопел обидчиво, собираясь идти. Но Пашка не заметил кислой мины на лице приятеля, стоял, как прежде, спокойно и задумчиво. Спирька потоптался-потоптался и притих.

— А вот ты скажи, Спирька,— с опаской огляделся Пашка,— зачем к Боталу какие-то типы по ночам ходят?..

— Какие типы? — поперхнулся Спирька от неожиданности. Его особенно испугало слово «типы», о котором он и понятия не имел.

Пашка тоже не знал его, а услышал случайно от винокуровского приказчика, который однажды, кого-то ругая, с отвращением повторял: «Ну тип! Самый настоящий тип!» Пашка запомнил слово, и вот оно подвернулось.

Спирька с немым ужасом смотрел в Пашкины глаза.

— Кто они, эти... твои?..

— Типы-то? Ну, как тебе сказать? Подозрительные всякие, шпиёны...

— А!.. — несколько успокаиваясь, выдохнул Спирька.— А зачем они шляются к Боталу?

— То-то, что не знаю. Как тятька убег, я спать не могу, все думаю. Кручусь этось на сеновале, а лунища — прямо по глазам через щели бьет! И вот слышу: что такое? Кто-то в окошко Боталоовой избы тихо постукивает. Постукает это, пооглянется, постоит и снова: тук, тук-тук-тук, тук... Слышу : дверь открылась, и этот, ну, тип-то,— шмыг туда. Потом свет в окне. Я через забор, к окну, а оно занавешено. Слышу, разговаривают. О чем — не разберу. И только когда вышли в сенцы, разобрал. Этот тип со злом таким говорит: «Такая работа у нас не пойдет, береги крепче свою шкуру — другая не вырастет, ежели мы сдерем...» Я дальше оставаться побоялся — и скорей на сеновал. И каждую неделю вот эдак: тук да тук. Или один, или двое приходят. Последить бы за Боталом... Давай?

Спирька хоть и струхнул, однако согласился.

Под вечер они встретились, влезли на сеновал и устроились у широкой щели. Во дворе землемера ничего особенного не происходило: Ботало сидел у сеней на табуретке и курил. Потом, выкинув окурок, зашел в избу и не появлялся до самого вечера. Вышел, когда стемнело, приодетый, приглаженный.

— Куда это он? — облизнул губы Спирька.

— Увидим.

Ботало вышел на улицу и не торопясь направился к центру села. Ребята пошли за ним. И очень разочаровались, когда Ботало вошел в калитку винокуровской усадьбы.

Дом купца Винокурова — лучший в селе. Восемь больших окон смотрят через густой палисадник на улицу. Над этим домом потрудилось немало умельцев — здесь все снизу доверху украшено узорной резьбой. Резные карнизы под крышей, резные наличники на окнах. Такая же вся ажурная, расположенная в глубине сада беседка с шестискатной крышей. Из дома в сад тоже выходят несколько окон и дверь. Сейчас окна были открыты, оттуда доносились оживленные голоса, звон посуды и звуки рояля.

Ни Пашка, ни Спирька ни разу в жизни еще не видели рояля, но музыка понравилась им, и они остановились поодаль: у ворот купца прохаживался солдат с винтовкой.

Уже совсем стемнело, а в саду от ярко освещенных открытых окон был таинственный полусвет, который словно позолотил молодую листву тополей и кленов. Музыка не утихала, не смолкал говор, прерываемый смехом и звоном посуды: Винокуров принимал дорогих гостей — офицеров из карательного отряда и сельских именитых граждан.

— Эх, гуляют! — завистливо простонал Спирька, глотая слюну.— Жрут, наверное, котлеты да пряники.

Котлеты для Спирьки — царская пища. Он их никогда не видал и не едал. Отец, когда с германского фронта пришел, говорил, что их генерал все котлеты да цыплят ел, а солдаты — кашу овсяную да щи из проквашенной капусты.

Пашка тоже вздохнул, глядя на окна купеческого дома, и неожиданно проговорил:

— Спирьк, постой тут, а я хоть взгляну, что у них там.

Спирька испугался:

— Ты что? Через забор? Солдат подстрелит.

— Я от мельницы. Там лазейка через забор. И темно. Не увидит. Я быстро.

В саду, со стороны большой, из красного кирпича, мельницы действительно было темно, хоть глаза коли. Пашка чуть ли не ощупью пробирался от дерева к дереву. Вот и беседка. Постоял, настороженно прислушиваясь. Нет ли кого? Он находился совсем близко от крайнего открытого окна. Его отделял от дома лишь барьерчик из сирени. Вот он, как тень, метнулся от беседки к кустам и тут же напоролся на чей-то костлявый кулак. Пашка от неожиданности и страха вскрикнул.

— Цыц! — раздался приглушенный голос.— Морду сверну! — В слабом свете мелькнула настороженная физиономия Проньки Драного. — Чего тебе тут надо?

— А тебе чего? — произнес Пашка, начиная приходить в себя.

— У меня дела. Я охраняю. Сам Винокуров попросил. Грит, без тебя всякая гада лазить под окнами станет.

— А ружье где?— растерялся Пашка.

— Я таких, как ты, без ружья убиваю. Трах по башке — и хвост набок.

Пашка не мог понять: шутит Драный или всерьез говорит. И уже подумывал убраться из сада, но тот прошептал: