"Вы ранены?" – участливо закидали меня вопросами, но я молчал.

Все куда-то исчезло, но я как-то сразу увидел нагнувшегося надо мной верзилу вольноопределяющегося. "Что такое? Зачем вы здесь?" – вскочил я с вопросом со стула, на который меня усадили.

– "Вам плохо! Сидите лучше, господин поручик", – ласково улыбаясь из-под мохнатых бровей голубыми глазами, просил он меня.

"Где Комендант Обороны?" – упрямо задал я вопрос.

"Комендант только что отправился к Временному Правительству", – ответил один из юнкеров.

"Догнать!" – заорал я.

И от этого, внезапно вырвавшегося крика, мне стала отчетливо ясна вся окружающая обстановка. Двое юнкеров, как-то подпрыгнув от неожиданности окрика, бросились в корридор исполнять приказание, но сейчас же вскочили обратно.

– "Там дерутся", – срывая из-за спин винтовки, говорили они.

"Ворвались", – мелькнула мысль, обдавая жаром все тело, и я в момент бросился к корридору, вытаскивая револьвер из кобуры. Но взглянув в корридор, сейчас же вложил его обратно. Дравшиеся на шашках, мелькавших в воздухе, оказались двое пьяных офицеров, быстро отделявшихся от группы, замеченной мною при входе в комендантскую. "Что скажу юнкерам? Какой стыд!" – смущенно решал я.

"Офицеры подрались, своих не узнали, что ли? Видно большевики для вас, что пугало для ворон!" – крикнул я уже из корридора, бросаясь между приблизившимися драчунами. Мое появление смутило и внесло некоторое спокойствие, что дало возможность подбежавшим сотоварищам развести их в разные стороны.

– "Господин поручик, – подошел ко мне с вопросом один из юнкеров, – что прикажете доложить коменданту? Вы приказывали его догнать".

"Спасибо. Я забыл. Не надо, я сам пойду… Кто знает дорогу? А то я запутаюсь", – схитрил я, боясь, что снова ослабею и не дойду самостоятельно.

– "Я знаю, господин поручик", – вызвался вольноопределяющийся. – "Разрешите, проведу?" "Да, да. Идемте. А вы оставайтесь здесь и всем передавайте, что сюда идет народ", и я повторил известие, с которым прибежал.

– "Позвольте вас взять под руку", – предложил мой провожатый, когда мы скрылись за поворотом.

"Спасибо. Только с левой стороны", – быстро попросил я его, от мелькнувшего соображения: "почему он так быстро предложил свои услуги… и вообще, как странно он держится, почему он дернулся корпусом вперед, когда я говорил, что сюда идут отцы города. Ясно, ему это не понравилось… уж не он ли посылал отсюда пакет за N 17", – работало напряженно какое-то растущее чувство недоверия к спутнику, что-то болтавшему, что ускользало от моего слуха.

По мере приближения к цели, спутник все круче и круче менял темы разговора, а я все ленивее ворочал языком и чаще стал останавливаться, чтобы, опершись спиною к стенке, внимательнее рассмотреть лицо, руки, и одутловатости карманов. "Странно – упорно сидела все одна и та же мысль в голове. – Я его раньше все как-то не замечал, и почему он без винтовки или револьвера, или шашки. И что он может без них тут делать? Нет, определенно здесь дело нечистое", – заключал я и принимался идти дальше, чтобы через сотню шагов остановиться и снова обдумать те же вопросы. Но вот он, слегка запнувшись, с налета задал вопрос, не могу ли я использовать его желание быть полезным делу защиты Временного Правительства и, если понадобится, занять его так, чтобы сами члены Временного Правительства видели его усердие, за что его, после подавления мятежа, произведут в корнеты флота…

– "Господин поручик", – повышенно закончил он, спотыкнувшись на слове "флота", свою просьбу. Я от неожиданности сопоставления корнета с флотом слегка вздрогнул и искоса взглянул на него снизу вверх. Он тоже смотрел на меня.

"Матрос", – выросла догадка…

"Что же, я с удовольствием сделаю это", – с трудом проговорил я, в то же время сжимая рукоятку нагана.

– "Покорнейше благодарю!" – освобождая свою правую руку, ответил он. "Вы бы отдохнули, господин поручик, на вас лица нет", – остановился он с предложением, засунув освобожденную руку в правый задний карман. В корридоре, в который мы вышли с большой мраморной лестницы, была полутемнота и полное отсутствие какой-либо человеческой фигуры. В висках стучало, во рту было не хорошо. "Кто раньше?" – мелькал вопрос в голове, с жадностью улавливавшей доносящиеся звуки гула голосов из светлой полоски конца корридора. И вдруг из распахнувшейся двери, слева от выхода с лестницы, вышли с тяжелыми шагами, эхом покатившимися по корридору один за другим пять юнкеров.

– "А какой у меня револьвер, я всегда с ним", – смущенно говорил мне вольноопределяющийся верзила, вытаскивая правую руку и нерешительно подымая ее кисть, с зажатым в пальцах браунингом.

"Хороший, но вы не играйте им! Оружием не играют", – наставительно громко произнес я ответ, хватая левой рукой за его кисть с peвольвером и подымая свой наган правой рукой. "Играя – можно убить", – кончил я.

Находившиеся в нескольких шагах юнкера-ораниенбаумцы – уже стояли рядом.

"Бросьте револьвер, вы не умеете с ним обращаться! – Взять его!" – приказал я юнкерам, когда браунинг упал из разжавшихся пальцев. "Я арестую вас! Ведите в Портретную Галлерею!" – отдал я приказание юнкерам, внутренне поражаясь ровной четкой интонации собственного голоса в то время, когда сердце готово было выскочить из груди.

В Портретной Галлерее, куда я вошел с юнкерами и нечаянным пленником, – стоял в воздухе Содом и Гоморра. Строились какие-то юнкера, то вбегая в строй, то выскакивая из него. От шума и света и предшествующего волнения, я остановился, чтобы разобраться в впечатлениях. Прямо передо мной стоял Комендант Обороны, правее Пальчинский, кричащий негодующе на поручика Лохвицкого, с совершенно искаженной физиономией, что-то в свою очередь кричащего Пальчинскому. А еще ближе направо у незамеченной мною деревянной загородки-будки стоял поручик Скородинский и двое юнкеров на часах. Из загородки доносились какие-то грубые восклицания и смех.