Но вот площадка. Руки ощупывают холодные, гранитные стены.

"Дверь!" – вскрикиваю я и толкаю. "Заперта"… – мелькает сознание от ощушения бесплодности надавливания на нее. Ищу ручку. Таковой не оказывается.

"Выше!" – вдруг просветляется мозг соображением, что это промежуточный этаж, и мы снова с юнкером бросились подниматься по лестнице вверх. Но вот, стало что-то сереть на стене и через несколько ступенек мы очутились перед открытой дверью в показавшийся мне необычно ярко освещенный корридор. С чувством облегчения вышли в корридор.

"Но ведь это не конец", – сказали мне груды гранат, спокойно лежащие на полу около стола перед дверью в этот корридор. И вопрос о том, что делается там, на баррикадах, у комендантской, у Портретной Галлереи, у мучеников, членов Временного Правительства, снова вырос в душе.

И необходимость действия повелительно завладела всем существом.

"Дорогой мой, вам не будет неприятно остаться одному здесь, пока я сбегаю за юнкерами? Я послал бы вас, но боюсь, что юнкера чужих Школ вас не послушаются".

– "Ради Бога, господин поручик, приказывайте. Я все исполню, что вы прикажете, только не считайтесь с желанием уберечь меня. Я не боюсь. А вам необходимо оправиться и организовать оборону, а то снова налезут!" "А где же ораниенбаумец?" – спохватился я и бросился в залу. Там было пусто.

"Может быть, в следующей зале еще есть кто"… – и я бросился дальше. Но никого не было и там… И я вернулся обратно в корридор, где продолжал стоять юнкер Шапиро.

– "Господин поручик, я стану на лестнице, у стенки. Это будет незаметнее и выгоднее", – встретил он меня своим соображением. "Хорошо", – согласился я.

"Никого нет, надо идти к Пальчинскому. Черт, не понимаю, почему не присылают подкрепления", – говорил я, передавая юнкеру револьверы и гранаты, захваченные из залы.

– "А может быть, там идет бой", – высказал он предположение.

"Возможно. Ну – я бегу. Да хранит вас Господь! – Если все благополучно, я сейчас же назад. Простите, родной, что оставляю, но по совести иначе не могу.

И смотрите, в случае чего, живым в руки не попадайтесь. Пощады теперь не будет!"… – крикнул я уже из зала и понесся бегом к 1-му этажу.

Лишь в конце второго зала, у лестницы, попался только обрюзглый, маленький, седой придворный служитель, при моем приближении весь сжавшийся и задрожавший.

"А, револьвера испугался", – подумал я, заметив, что его глаза смотрят на мою руку, сжимавшую наган, который я забыл спрятать в кобуру. И от этой мысли рука было дернулась к кобуре, но сразу не попав в нее, я оставил руку с револьвером в покое.

Но вот и вестибюль, с которого началось наше победное торжество, приведшее к нескольким десяткам пленных и потере прапорщика.

В вестибюле была группа юнкеров и еще каких-то людей. Я бросился к юнкерам:

"Сейчас наверх. Налево, через один зал, а затем через другой, в корридор.

Там увидите открытую дверь налево, на лестницу. И там стоит часовой – юнкер Шапиро. Так немедленно отправляйтесь туда… Но почему вы без винтовок? Что это за люди?" – озадаченно-недоуменно, ничего не понимая, спрашивал я.

– "Мы… Дворец сдался…" – наконец мрачно ответил один юнкер.

"Сдался?!.. Вранье, не может быть", – и я бросился в дверь под арку. Под аркой шумело, гудело, двигалось. И я, рванувшись в поток, напирающй в те же двери, что и мне нужны, проталкивался, дрался, и снова проталкивался, пока не очутился, совсем сдавленный водоворотом человеческих тел, перед лестницей в комендантскую, тоже всю занятую людьми.

От этой невольной остановки я начал уяснять, что действительно что-то случилось, но что, я не отдавал себе отчета.

– "А вот где ты? – Стой!" – оглушил меня окрик, и перед лицом, над плечами, отделившими меня от кричавшего матроса, показалась с трудом тянущаяся ко мне мозолистая, с короткими, корявыми пальцами, рука.

"Он схватит меня за лицо!" – мелькнула мысль и ужас овладел мной. И от этого ощущения я рванулся в сторону и вступил на ступеньку лестницы; и только тут я заметил, что еще немного выше стоит Комендант Обороны, а рядом высокий, с красивым лицом, вольноопределяющийся лейб-гвардии Павловского полка. Увидев Коменданта, я сделал еще усилие и снова протиснувшись, поднялся еще на несколько ступенек.

Он заметил меня. И нагнулся ко мне: "Саня, я вынужден был сдать Дворец. Да ты слушай", – увидя, что я отпрыгнул от него, продолжал он.

"Сдать Дворец?" – горело в мозгу.

– "Не кипятись. Поздно – это парламентеры. Беги скорее к Временному Правительству и предупреди… скажи: юнкерам обещана жизнь. Это все, что пока я выговорил. Оно еще не знает. Надо его спасать. Для него я ничего не могу сделать. О нем отказываются говорить"…

"Да, да, спасать!"… – овладело моей душой новое горение. И я повернулся бежать. А навстречу тянется матрос. "В живот!" И я нагнувшись сверху вниз ткнул головою ему в живот и, как-то проскользнув дальше в толпу, стал пробираться. Тяжело, не понимаю как, но я продвигался вперед, среди этой каши из рабочих, солдат, юнкеров, – оборачиваясь посмотреть, где матрос. Но его из-за сгрудившихся тел не было видно. Но вот, стало свободнее. Только одни юнкера, медленно продвигающиеся, без оружия, к дверям.