— Продолжайте и объясните, господин полковник, — подсказывает Пьер.

— Почему враг? У нас сидели в тюрьме… не в городской тюрьме, в специальном доме, вильгельмиане, местные. Дворяне и негоцианты из крупных — все, кто чего-то стоил. С семьями. Предполагалось, что для обмена. Он приказал их убить. На стенах, всех. С детьми. Назначил день. Да, он уже мог приказывать — у него свои люди, много, среди наших тоже. Драться с ними — сдать город врагу. Убить его — измена. В магистрате хотели разного. Некоторые даже — открыть ворота. Не по злобе, а от отчаяния. Я уговорил их использовать эту суматоху как приманку, для арелатцев. Епископу не нравится, что противник сидит сиднем — он получит свою атаку. Там был на той стороне вильгельмианин из ревностных, де Рэ, к нему и пошли, рассказали — про казнь, про раскол. Обещали всякое. Он клюнул.

— Граф де Рэ? — уточняет Его Величество, на миг опережая коннетабля.

— Да, с севера. Клюнул и сунулся в город. Мы их потрепали… хорошо. Но совсем победа получилась, потому что у них кто-то приказ нарушил. Иначе ушли бы. Толковый кавалерист, только доверчивый, — полковник морщится. — Я думал, случай удобный. Епископа ночью пристрелить. Все бы на противника подумали. Но он согласился, что если ловушка сработает, так заложников убивать и не надо. И я не стал. Зря.

Делабарта кашляет, опирается ладонями на спинку кресла. Неудобно ему стоять. Кажется, дай ему волю, он бы тут бегал кругами — и рассказывал. Вместо него по залу носится легкий ветерок. Проныривает между коваными прутьями оконных решеток, пролетает над столом, шевелит лежащие на нем письма и доклады, расчеты и послания. Треплет волосы ромейскому послу, с опаской огибает Клода, ехидно приподнимает рожками пару прядей на лбу де Кантабриа и дует в лицо Людовику. Подсказывает: успокойся пока, подожди, дослушай. Коннетабль совершенно согласен с ветерком — только жаль, что весь свежий воздух достался Его Величеству, а Пьеру не осталось ни струйки, дышать нечем же. Жара, туман — наказание Господне…

— Что вы хотите сказать? — медленно, по слову, роняет толедец. Жестковатый акцент усиливает впечатление. Заговори так де Кантабриа у себя дома, наверное, все бы уже на пол грохнулись от раскаяния. — Вы полковник… армии? Городской стражи? Вы желали убить епископа Марселя и признаетесь в этом перед вашим королем?

— Я признаюсь, что я его не убил, когда мог. Это… серьезное дело, — кивает полковник. — Я не знал, чем его люди остаток ночи занимались. Это меня… немного извиняет. Немного. Совсем. Утром он приказал отобрать арелатских офицеров. Никто не спорил. Я тоже. Арелатцы наших не всегда в плен брали, особенно как раз де Рэ. Да они нам и не сдавались — их больше силой взяли. Но он поставил двадцать пять крестов… косых, — уточнил Делабарта, — андреевских. Двадцать на стенах и пять на городской площади… что? Я что-то неясное говорю?

— Каких крестов? — Опять Людовик. — Нет, мы понимаем, каких… для чего?

— Для того, чтобы те, кто отказался быть сыновьями Божьими и стали рабами Диавола, умерли подобающей рабской смертью, — четко выговорил полковник. Цитировал.

Пьер смотрит не на короля, не на толедца… он смотрит на противоположный край столешницы. Туда, где две руки поднимаются одновременно, одним одинаковым движением. Два человека, сидящих рядом, хотят сделать одно и то же. Положить ладонь на рукав другого. Не глядя. Руки почти встречаются в воздухе, и, не коснувшись, ложатся рядом. Зазор между ладонями — в лист бумаги. Левая и правая. Корво и Клод…

Мне говорили, думает коннетабль. Меня предупреждали… меня Трогмортон предупреждал. Я не поверил. Напрасно я не поверил; но, проклятье, это же не союз… эти двое ведут себя как супруги, прожившие вместе лет двадцать.

— И что было дальше? — Людовик пока еще не кричит, но ему очень хочется. Это слышно.

— Дальше этот приказ исполнили. Моим людям приказали стать в охранение… это обычно забота городской стражи. Я сказал, что я думаю об этом богохульстве. Громко. Меня не тронули. Не после ночи. Потом епископ пытался читать проповедь на площади. О плодах греха. Де Рэ его заткнул. Сверху. Он в богословии, оказывается, тоже разбирается. Разбирался. На следующий день шел дождь. Так что епископ вернулся на третий… для верности. Чтобы еще живы, но уже не спорили. Когда он сказал, что так отныне будет со всяким, кто выйдет из послушания, мой младший его зарубил. Он там был, на площади. Меня не было. Мне сообщили, но я не успел. Епископ ходил с большой охраной. Я приказал очистить площадь, добить тех на крестах, кто был жив. Поставить караулы на перекрестках, пока в городе… не началось, на радость противнику. Меня попытались арестовать.

Что безуспешно — полковник пояснять не стал. И так понятно.

— Еретиков и надлежит казнить, — открывает рот толедец.

За спиной у Пьера свист, хрип и движение — Делабарта набирает воздуха в грудь. Коннетабль понимает, что сейчас приведенный им гонец затеет драку в присутствии Его Величества, и, Господь свидетель, Пьер был бы не прочь помочь марсельскому полковнику…

— Вам, дон Гарсия, разумеется, неизвестно, что в армии Арелата не менее половины солдат и офицеров — католики, — мерзостно скрипит Клод. — Равно как вам неизвестно и кто такой полковник де Рэ. Вы прибыли издалека, ваше незнание извинительно.

Толедец захлопывает пасть, накрепко. Де ла Валле надеется, что и надолго.

— Меня попытались арестовать, — повторил Делабарта… — Я сначала решил, что это… ошибка. Путаница. Даже понятная. Но попытка повторилась… двоих мы задержали. И они объяснили, что это приказ. Что восемь членов магистрата и я обвиняются в измене… что власть — у нового совета. Полномочия. Волей короля. Драться в городе — лучше его сдать. Я говорил. Я не для того… Я сказал — я поеду в Орлеан и сам доложу. Все. У дома меня попытались не арестовать, убить. Этих я не отпустил. Сказал — если город выбирает епископа, быть ему с ним. А вам — сейчас. Потом взял коня и уехал. Я обещал доложить. Я докладываю. Сколько простоит Марсель с такими — я не знаю.

…по городу хлестал дождь. Злой, почти ледяной, в Марселе и зимой такие — редкость. Небо нависло низко, тяжелое и твердое, словно свод собора, да что там собора — низкое, как потолок в подвале. Дымная тьма, забившая улицы, разошлась, но обычная грозовая темнота осталась. И обычные молнии, бившие под сводом неба. Слишком высоко, чтобы опасаться. Слишком низко, чтобы не думать о них.

Полковнику Делабарта, командиру городской стражи, которому полчаса назад сообщили, что он изменник, еретик и предатель, дождь был на руку. Гроза и ливень — тем более. Струи хлестали по домам, по мостовым, по деревьям, и казалось, что смывают липкую пакость, которой пропитался город. Хотя бы отчасти. Хотя бы самую гадкую гадость.