Негородний засмеялся и восхищенно начал рассказывать:

–  В Булатовке женщины ершистые да насмешливые, острые на язычок. Скажет слово, словно бритвой полоснет. А красивые!… Со всей Таврии к нам в село наезжали женихи, наскакивали красавцы - гордые да дерзкие, а наши девушки быстро их обрабатывали, словно малых детей пеленали.

Тут и дядька Федос поддакнул, погладив седую бородку и усы:

–  Петро правду говорит - черти, а не бабы. Ведьмы хвостатые! Но хороши собою, истинный бог. Глянет на тебя - пропечет насквозь, отвергнет - всю жизнь будет сниться, а полюбит - на край света, в ад за тобой пойдет. Вот его, Петрова, Любка…

Старик повернулся тщедушным телом к Гордею и Андрею, глаза у него блестели гордостью:

–  Ну, да вы, наверное, знаете их историю.

Варвара, чернобровая и по-селянски несколько полная, сидела разомлевшая от духоты в палате, щеки ее горели маковым цветом.

–  Может, тогда парни были такие, что за ними ж в ад пойдешь, - проговорила она, играя глазами, и со вздохом приложила палец к полным розовым губам.
– А что у меня был за мужик? Куражился только. Выпьет, бывало, наскочит и давай права качать, а скажешь ему одно-два соленых словца - и наповал. Валяется в ногах… Ну а жизнь у нас налаживается. Вот хотим пригласить Петра домой - прокормим, приютим и обогреем. Я доярка, так обязуюсь давать ему молоко от лучшей коровы - Красавки. Жирность четыре процента! Враз поставим на ноги.

Дядька Федос даже заерзал на стуле:

–  Хвалю! Тут ты, Варвара, в самую точку! Стыдно нам, булатовцам, что наш солдат, пострадавший на войне, находится в чужих краях, а не дома. Пора тебе, Петро, возвращаться. Как на это посмотрят доктора, а?

Защемило, видно, в душе Негороднего, зацепило само» больное, самое чувствительное в солдатской душе - мечту и думы о родном доме, о близких людях, о земле. Об этих потаенных думах никакими словами не расскажешь, потому как здесь всякий понимает, что уже никогда не вернется домой, но этой мысли не допускает в душу, ибо тогда погаснет светильник жизни, свет которого поддерживается с таким трудом. Все заметили, как бледность разлилась до его лицу, как ему трудно было сдерживать волнение, а еще труднее - говорить. Но он все же сказал:

–  Эх, дорогие мои земляки! На крыльях бы полетел в родной край, да крылья мои обожжены. Вот вы приехали и привезли с собой запах нашей степи. И я счастлив. Что человеку нужно? Чтобы помнила его родная земля, чтобы любили его люди. А уж я так помню все до малейших подробностей - и бескрайнюю степь, и огненные наши зори, и изменчивое, вечно манящее море, смоленые шаланды и плоскодонки. Как мы ходили с Борисом Латовым да с Ильей Добрынею за кефалью и скумбрией. И как мы все чуть ли не передрались из-за вашей Оксанки… Каждого человека помню.

Неожиданно Негородний умолк, невидящие его глаза словно искали кого-то среди присутствующих, потом извинительно сказал:

–  Неосторожно я зацепил ваше сердце, Федос Иванович, но не вспомнить Оксану - грешно. Простите.

У старика слезы на глаза навернулись:

–  На тебя гляжу, а ее вижу. Вы же - зернышки одного колоска. Сожженного колоска…

–  Вот вернешься и вроде от имени всех не вернувшихся с войны придешь, - убеждала Варвара.

Людмила наклонилась к Оленичу и прошептала:

–  Надо помешать: они уговорят его. А ему же нельзя. Нельзя.

–  Не будем вмешиваться. Все идет правильно. Они этим выражают ему свою любовь и уважение, и всем тем, кто не вернулся в село.

А Петро говорил:

–  Я не вернусь уже домой: не доеду. Вот хочу предложить капитану Оленичу поехать к вам. Заместо меня. Ему нужно полечиться возле моря, а где же море лучше для лечения, как не у нас? Гордей Михайлович, вы слышите меня? Посылайте его в Булатовку. Не пожалеете.

–  Подумаем над этим. Это далеко от Тепломорска?

–  Да почти рядом: пятнадцать километров.

Варвара сразу с допросом:

–  А вы, капитан, одинокий или есть семья?

–  Ну, какой же из меня кормилец? Я могу быть только обузой. Так что приобретение для вашего колхоза небольшое…

–  Мы не выгоды ищем, дорогой товарищ!
– с достоинством произнес старый чабан.
– Мы берем часть забот на свои плечи, чтобы государству легче и нашим душам светлее.

–  Приезжай к нам, капитан, - приподнялась и поклонилась Варвара, - не пожалеешь. Невесту тебе подберем ласковую да заботливую. Народ у нас характерный, с выкрутасами, но в общем-то добрый.

–  Да, интересно бы у вас пожить, - сказал Андрей.
– Один Дремлюга чего стоит. Кто написал так лихо о нем, не знаете?

–  Как не знаем?
– подняла голову к Оленичу Варвара.
– Написала дочка учителки Татьяны Павловны. Мать померла, а Ляля сироткой выросла…

–  Варвара!
– крикнул Негородний.

Людмила и Андрей, потрясенные новостью, повернулись к Гордею, который все время стоял позади них у самой двери, но его уже не было.

–  Значит, у нее дочка сиротой осталась?
– почти простонала Люда.