После товарищеского суда и той истории с бревнами они не встречались, обоим было неловко. Спицын сердился на Крючка за то, что тот очень уж безобразно орал песни тогда на реке, и к тому же затеял драку, подняв шум. Крючок все же решил зайти к Трофиму и помириться с ним.

Войдя в избу, Поров сразу почувствовал холод, исходивший от Марфы. Она кидала на непрошеного гостя недружелюбные взгляды из-под низко повязанного платка с таким видом, будто у нее нестерпимо болели зубы и ей было тошно. Крючок привык к подобной неприязни со стороны женщин и не придал этому никакого значения. Спицын был трезвый и отнесся к появлению Крючка с бутылкой очень сдержанно: события последних дней отбили у него охоту к выпивке. Но гость уже сидел за столом, разливал по стаканам хмельное зелье, и он не устоял перед ним… Поров сетовал на судьбу, ругал жену, которая уехала к родителям, бросив его. А ему в одиночестве тяжко. Спицын хотел сказать, что вино и выгнало жену из дома, но сдержался.

У него тоже было несладко на душе. Софья старательно избегала встреч. Завидя Трофима на улице, сразу переходила па другую сторону.

— Такая дрянь! — захмелев, жаловался Трофим Порову. — Сперва заманила, а теперь хвостом вильнула. Заносится, авторитет себе наживает. Я ей, видишь ли, не пара, обличье у меня не то. Ей надо повыше чином, с портфельчиком, при шляпе. А я шляп не ношу, «дипломата» — тоже. Я человек простой, работяга…

Спицын, озлобясь, подбирал самые ядовитые выражения и хлесткие характеристики для Софьи. Крючок призывал к возмездию:

— Надо ее проучить. Ты бы ее за волосья потаскал…

— Она мне не жена, чтобы за волосья.

— Тогда надо у нее в избе стекла пересчитать, ворота дегтем намазать… Хочешь, я произведу в лучшем виде?

— Не стоит ее обижать. Все-таки мы с ней жили. Она — баба ласковая…

— Ну вот! То такая-разэдакая, то ласковая! — с презрением сказал Поров. — Нет у тебя мужской гордости. Тряпка ты!

Спицын задумался. Хмельная голова все-таки требовала действий, и он начал поддаваться на уговоры Крючка.

— Пожалуй, стекла пересчитать ей не худо. Только так, чтобы никто не знал и не мог на нас показать. Украдкой надо, ночью, без свидетелей.

— Ша! Сделаю — комар носа не подточит.

Марфа, все слышавшая, следившая за ними, подошла и решительно отобрала у них недопитую бутылку:

— Хватит вам! Ты, Крючок, уходи. Хватит, говорю!

Она вытолкала Порова за дверь. Тот, наливаясь пьяной злобой, побрел к дому Прихожаевой.

Дальше события развивались стремительно. Подойдя к избе Софьи, Крючок выломал из изгороди внушительный кол и, распевая устрашающую частушку, ударил им по раме кухонного окна. Нацелился на другое окошко, но тут из избы выскочил коренастый крепыш в одних трусах. Подбежав к Крючку, он сунул ему кулаком под дых, вырвал у него кол и принялся отделывать дебошира со всем старанием. Поров, не ожидавший такого отпора, почти не сопротивлялся. Из носа у него текла кровь, под глазом вспух здоровенный синяк. Парень взял его за шиворот и с пинками выставил на улицу, с треском захлопнув калитку.

Свидетелями этой драмы были двое: ворона на соседней березе и Чикин. Ворона дремала на верхушке дерева и, очнувшись от шума, заорала во все горло: «Кар-р-р». Чикин затаился, выглядывая из-за угла стоявшей рядом избы.

Парень здорово избил Крючка, и тот долго качался у забора, держась обеими руками за штакетины. Потом пришел в себя и побрел домой.

На другой день он все вспомнил, основательно перетрусил и пошел к Прихожаевой с повинной, чтобы замять дело.

Софьи дома не было — ушла на ферму. У крыльца парень в джинсах и трикотажной футболке вырезал на столе, вынесенном из избы, алмазом стекла, чтобы вставить их в раму. Поров робко подошел, поздоровался и спросил:

— Ты кто?

— А ты кто? — вопросом ответил парень. — Ты — деревенский хулиган? Бандит? Зачем вышиб стекла?

— Прости, брат, получилось по пьяному делу. Сам не помню как… Я заплачу, только не говори никому…

— А я вот сейчас тебя разделаю на мелкую тарную дощечку! Вчера тебе мало еще попало. Надо навсегда отбить у тебя охоту вышибать рамы. Чем тебе Соня насолила?

Парень, положив стеклорез на стол и сжав кулаки, двинулся на Порова. Тот попятился, однако вчерашний хмель все еще играл в нем.

— Но-но! Ты полегче. Я ведь тоже могу тебе насовать, — сказал Крючок. — Ты ей кто будешь-то? Брат?

— Муж.

— Муж? — удивился Поров. — Ну, это ты врешь. Муж от нее сбежал в свои Брянские леса…

— Не сбежал, — воинственный пыл у парня пропал. Он вернулся к столу и, взяв стекло, стал примерять его в раме. — Я только ездил домой на побывку. И свою жену я в обиду не дам. Запомни и другим передай.

— Ну, ладно. Только ты… это самое… скажи Софье, чтобы не жаловалась. Я пришел прощенья просить. За раму я рассчитаюсь. Сколько надо?

Парень смерил его уничтожающим взглядом и презрительно сплюнул.

— Не надо нам твоих денег. Катись отсюда! Катись, говорю, а то…

Поров проворно выскочил за калитку и медленно побрел по улице, опустив голову.

Федор Краснов, муж Софьи, прибыл с последним рейсом «Ракеты». Было уже поздно, никто не видел его, а если и видел, то не обратил внимания на молодого мужика, шедшего лугом налегке, в джинсовом костюмчике и кедах, с небольшим плоским чемоданом, где у него были только смена белья да электробритва. В чем уехал Федор из Борка, в том и вернулся. Вся его одежда и вещи остались у Софьи.