Получив из техникума учебный план и первые задания контрольных работ, Софья с немалым усердием засела за книги. Позанимавшись плотно, она собралась уже было ложиться спать и выключила свет, когда раздался осторожный стук в дверь. Опасаясь, что это явился опять Трофим, она выглянула в окно и приметила, что на крыльце стоит не Спицын, а кто-то другой. Кто именно — в потемках разобрать было трудно. Она вышла в сени:

— Кто там?

— Открой, Соня, это я, Федор.

Остолбенев от неожиданности, она некоторое время стояла молча, но потом все же открыла. Федор, войдя в сени, сказал:

— Здравствуй.

— Здравствуй, — очень сухо ответила она и открыла дверь на кухню. — Каким ветром тебя занесло?

Федор вошел, нащупал на стене выключатель и зажег свет. Она на секунду зажмурилась и посмотрела на мужа изумленно. Он медленно поставил на лавку чемодан и виновато улыбнулся:

— Приехал вот. Примешь ли?

Он чуть подался к ней, хотел обнять, но сдержался. От жены веяло холодом. Тогда он встал перед ней, опустив руки.

— Развод оформлять приехал?

— Да нет же. Я совсем к тебе вернулся. Понимаешь?

— Обрадовал! — Софья нервно рассмеялась и отошла к столу, все еще настороженно глядя на Федора. — Я тебя не звала.

— Не звала. И я знал — не позовешь. Потому и приехал без предупреждения.

— Очень ты мне нужен теперь. Бери свой чемодан и вали обратно на пристань.

— Ты это серьезно? — нерешительно спросил Федор.

— Мне не до шуток.

Он все же сел на лавку, она — на стул поодаль.

— Давай поговорим серьезно, — предложил он.

— О чем?

— Я сделал ошибку. Бывает ведь, ошибаются люди, а потом исправляются. Веришь?

— Нет, не верю.

— С той девчонкой мы дружили до моего ухода в армию, потом переписывались, — тихо стал объясняться он. — Однако теперь она стала совсем другая… У нее, оказывается, там жених… Они подали заявление в загс. И я понял, что любви у нас никакой не было…

Софья презрительно усмехнулась:

— А что было?

— Просто я ею увлекся. Это я только теперь понял. И еще понял, что по-настоящему люблю только тебя. Потому и вернулся. Прости меня.

Софья встала, подошла к окну и старательно занавесила окно.

— Я тоже теперь стала другая, — отчужденно сказала она и опять села.

— Не верю.

— Верь не верь, а прежней Софьи уже нет. Неужто ты думаешь, что после того письма я осталась прежней? — Она резко обернулась к нему и, сверкнув глазами, бросила с вызовом: — Ожегся?

— Как? — не понял он.

— А так: испытал измену? А мне было каково? Мне-то легко ли было ее пережить?

— Я тебе всерьез не изменял.

— Всерьез? Как понимать?

Федор, ссутулясь, сидел на лавке, с усталым видом, осунувшийся, похудевший. На лице его только выделялись большие живые глаза под черными — вразлет — бровями. В эти глаза она и влюбилась тогда сразу, с первой встречи. Джинсовая куртка плотно обтягивала его широкие плечи, брюки на коленях лоснились от долгой, бессменной носки. Ноги в кедах он стыдливо прятал в тень под лавку и все сидел молча, в неловкой, напряженной позе.

Она помнила его не таким…

…Грузовик остановился на меже, на картофельном поле. Софья с бабами докапывала картошку лопатой на участке, оставшемся после комбайна, — тракторист почему-то объехал эту узкую полоску. Шофер открыл кабину, крикнул: «Эй, бабы! Давай нагружай!» Она крикнула в ответ: «Нашел грузчиков! Бери вон мешки-то сам, таскай поживее!» — «А что? Помочь разве вам?» — взгляд его встретился с Софьиным и сразу будто ожег, опалил ее. Такие красивые были у него большие черные глазищи. И веселые, с лукавинкой. Она подошла и стала помогать ему поднимать мешки на спину. Он похвалил: «Молодец, силенка у тебя есть. Встретимся вечерком?» — «Ты давай, давай, работай! О встрече потом». — «Нет, я люблю сразу решать. Ты — девка, вижу, славная, нравишься мне. Приходи в клуб, я билеты в кино возьму».

Тогда они и познакомились поближе. А когда уборку закончили, он съездил в Чеканово, взял расчет и вернулся в Борок.

— А если и я тебе изменила? — спросила Софья.

— Не верю.

— А если придется поверить?

— Все равно не верю, — упрямо повторил он. — И давай не будем об этом.

Софья потупилась, опустила голову, зажав ладони меж колен. Она думала о себе, о своей нелепой, такой ненужной и даже, как ей теперь казалось, постыдной связи с Трофимом. И хотя к тому вынудил ее он, Федор, уехав и написав нехорошее письмо, ей все равно было теперь неловко, тоскливо, Свершилось нечто непоправимое, что будет терзать ее долго… Было стыдно не перед мужем, а перед своей совестью. «Сказать ему всю правду? — думала она. — Все равно ведь узнает. Но — не теперь. Пусть-ка он у меня повертится, пооправдывается! Пусть его тоже совесть помучает, если она есть…»

Она поднялась и поставила греться чайник.

— Чаем уж я, так и быть, напою тебя перед обратной дорогой, — сказала сдержанно, чуточку подобрев.

— Я не уеду, — решительно ответил он. — Или ты мне не жена?

— Какая я тебе теперь жена? Сам подумай…

— Брось, Соня, не обижай меня.

— Я его обидела! — воскликнула Софья. — Это ты, ты меня обидел! Или до тебя все никак не доходит?

— Доходит, доходит, Сонечка. — Он посмотрел на свои руки. — Знаешь, мне бы умыться.

— Вон умывальник. На старом месте…