Обычно Милюнэ приходила ранним утром, брала ключ у милиционера Кожуры, охраняющего помещение канцелярии, и первым делом затапливала две высокие круглые печки.

— Старательная! — говорил Громов.

А Струков поглядывал маслянистыми глазами, наливающимися. кровью, словно у весеннего оленя.

В тот вечер Громов со Струковым допоздна засиделись в канцелярии. Милюнэ уже приготовила воду, чтобы вымыть полы, и ждала только их ухода. А они все сидели и о чем-то толковали вполголоса.

Милюнэ сбегала домой, накормила своих и побежала обратно в канцелярию.

Струков и Громов собирались уходить. Они едва держались на ногах. Громов складывал бумаги в железный ящик и заталкивал туда же пустую бутылку.

— Ты меня проводи, Струков, до дому, — заплетающимся языком говорил он. — Проводи. Заступись, ежели Павловна будет браниться.

— Как же, ваше благородие… Провожу, конечно! — с готовностью отвечал Струков. — Как не проводить начальство.

Он был потрезвее Громова, а может, просто крепче его был.

— Будь здорова! — пробормотал Громов, проходя мнмо Милюнэ, стоявшей у дверей с мокрой тряпкой в руке.

Струков попытался ущипнуть на ходу Милюнэ, но она ловко увернулась, и оба тангитана прошли мимо, держась друг за друга.

Милюнэ принялась за уборку. Высыпала содержимое пепельниц в горящую печку, промыла банки, убрала стол, обсыпанный табачным пеплом и крошками махорки, и вд)эуг замерла от неожиданности: в железном ящике торчал ключ с обрывком веревочки на кольце. Давно не было такой удачи.

Она прислушалась. Скрипел под ногами часового снег. Он ходил вокруг дома, согласно приказу Струкова. Где-то далеко, возле яранг, выла собака.

Милюнэ положила в ведро с водой тряпку, насухо вытерла руки и взялась за ключ. Дверца железного ящика, толстая, тяжелая, открылась легко, без звука. Под пустой бутылкой лежали бумаги, над которыми сегодня колдовали Громов и Струков.

Мшдаиэ еще раз прислушалась.

Тишина накрыла Ново-Мариинск и Анадырский лиман.

Милюнэ слышала только собственное сердце, оно стучало громко, билось о ребра, словно хотело выскочить наружу.

Милюнэ достала бумагу, положила на стол, из стола же вынула чистый лист и взяла карандаш. Она устроилась поудобнее в кресле, в котором обычно сидел Громов, и внимательно посмотрела на лежащий перед ней листок.

Сразу было заметно, что писал пьяный. Буквы тоже были пьяные. Они валились друг на друга, к концу строки даже сходили с прямой линии, падали. Но разобрать написанное было легко. Видно, Громов понимал, что надо писать крупно, иначе его каракули никто не прочитает.

"Петропавловск Камчатский Червлянскому, — разобрала Милюнэ. — Сообщаем результате розысков большевистское подполье предположительно гнездится среди новоприбывших пароходом Томск подозреваются Безруков Хваан Булатов Волтер однако твердых доказательств не имеем просим вашего разрешения произвести прерентивный арест указанных лиц целью окончательного выяснения начальник уезда Громов начальник разведки Струков Г. 5 декабря 1919 года".

Милюнэ старалась писать аккуратно, ровно. Понемногу до нее доходил смысл телеграммы.

Струков привел Громова в его дом. Евдокия Павловна была в легком халате. Халат немного распахнулся на ее пышном теле, и Струков невольно задержал взгляд на розовом колене… Торопливо попрощавшись, он выскочил на улицу и остановился на крыльце перевести дыха-нве.

На северной половине небо угасало. Струков поглядел. Он не понимал людей, которые восхищались северным сиянием. "Чертовщина какая-то, — подумал Струков, увидев впервые полыхающие огни на небосводе. — Не может быть, чтобы это было так запросто, безо всякого участия неведомых сил. А вдруг и впрямь чукотские боги балуются?.."

Хмель понемногу выходил из головы, и Струков с тоской думал, что ему сейчас идги в свой холодный дом, ложиться в стылую постель.

И. тут Струков вспомнил, что Милюнэ осталась мыть полы в канцелярии. Что же мешкать? Все равно завтра-послезавтра ее муженек будет арестован. Оттуда он вряд ли скоро выберется…

Струков решительно зашагал в сторону дома уездного правления. Еще издали он с затаенной радостью увидел в окошке свет: значит, Маша еще не ушла.

Крадучись, Струков поднялся на крыльцо, тихо открыл обитую оленьими шкурами наружную дверь и на цыпочках подошел к двери, ведущей в канцелярию.

Струков рывком распахнул дверь и остановился. Первое мгновение он никак не мог поверить собственным глазам: Маша сидела за столом Громова и, склонив голову набок, писала!

Он несколько раз моргнул, помотал головой — да, она писала!

— Ты что же это делаешь, сука!

Струков мигом забыл, зачем он пришел. И кто бы мог подумать? Дикарка! А может, она вовсе и не дикарка? Может, она тот самый Мандриков, которого они так тщетно ищут? Да нет, Мандриков вроде бы мужик, а это баба.

— Сволочуга! Грязная сука, ты что же это секреты списываешь?