Шрифт:
С началом войны, весьма осторожный на суше, если не сказать больше, он легковесно, залихватски, с целью поскорей прославиться на морской стезе, напутствовал флот перед первой схваткой с турками: «Где завидите флот турецкий, атакуйте его во что бы то ни стало, хотя б всем пропасть».
Одним словом пусть флот и сгинет, а ему виктория потребна. Как ни странно, но флот чудом не пропал. Но не в бою, а в схватке с другим, не менее коварным врагом — морской стихией. Только теперь князь начал осознавать, что флот и корабли не слепое оружие в его Руках, а подобие живого организма, создание одухотворенное. И действуют они не на тверди земной, а в весьма опасной, смертельной подчас среде. Исчезнут они, и для России на море все дела пойдут прахом.
Да и не только Крымом поступится держава, но и вся Новороссия окажется под ударом. Потому впредь светлейший ни разу не желал морякам дурной погибели… Больше того, теперь для осуществления своих замыслов он настоятельно, но осмотрительно распоряжается флотом.
Успехи армии на суше были несомненны. Летом войска под водительством Александра Суворова одержали малыми силами убедительную победу над тридцатитысячным турецким войском под Фокшанами. Затем перешли Днестр, атаковали и наголову разгромили турок при речке Рымник, овладели Аккерманом и Бен-дерами. Русская армия вышла на подступы к Измаилу и дельте Дуная.
Европа заволновалась. Англия и Пруссия вновь затеяли интригу против России, союзная Австрия изменила в очередной раз для своей выгоды.
Султан прислал к Потемкину парламентеров, мол, надобно мириться, но с помощью посредников, Англии и Пруссии.
Князь довольно быстро отверг такую затею.
Близилась кампания 1790 года. Оба противостоящие неприятеля готовились к решающим схваткам на суше и на море. Суворов не сомневался в успешном исходе действий своих войск. На море же покуда инициативой владели турецкие эскадры. Русская эскадра отмалчивалась, пассивно выжидая манны с небес. Потемкин советовался в Яссах с Ушаковым, как лучше выстоять в предстоящей кампании и что предпринять для успеха на море.
Видимо вспомнив о своем предназначении на флоте, Потемкин наступающую кампанию обозначил недвусмысленным напутствием верховной власти над флотом Черноморскому Адмиралтейскому правлению.
Избегая на этот раз личностей, он тем не менее высказался об ответственности каждого.
«Предположа себе личное начальство над флотом в предстоящую кампанию, за нужно нахожу Черноморское Адмиралтейское правление побудить к ревностнейшему и неутомимому старанию о скорейшем при-уготовлении морских сил к ранней кампании.
Правлению сие вообще должно о сем пещись, и я, не относя сего ни к кому персонально, поручаю вообще всем членам употребить все меры к достижению предписанного предмета. Сколько успех послужит к чести правления, столько же все члены в случае упущений подвергнут себя строгости наказания».
Ушаков среди адмиралтейцев не значился. Адресуясь к ним, князь пока не менял, оставлял прежнее командование эскадрой, основной ударной силой России на море. Корабельный флот не имел своего головы, подобно Суворову на суше.
КЕРЧЕНСКАЯ ВИКТОРИЯ — ТРИУМФ ФЛАГМАНА ФЛОТА
Долго, очень долго размышлял, приглядывался Потемкин к флагману Севастопольской эскадры и корабельного флота на Черном море. Минуло две кампании, а результатов существенных на море не предвиделось.
Нерешительность светлейшего, непонятная медлительность, а подчас и шатания только вредили делу. Он, не разбираясь в морском деле, попросту боялся рисковать. Графа Войновича он знал давненько, со времен службы его на Каспии, где он попал в переплет к местному наместнику шаха персидского, но все обошлось благополучно. Как-никак, а граф примелькался императрице, знавал многих из ее окружения, неплохо проявил себя в Архипелагской кампании, когда был зачислен на русскую службу. А кто такой Ушаков? Безвестный в прошлом капитан, из мелкопоместных, добрый служака. Правда, приобрел известность в борьбе с чумой в Херсоне. Даже неординарность действий его при Фидониси до сих пор не давали ему фору перед Войновичем.
Полгода раздумывал князь, перечитывая письмо Ушакова, в котором тот просил справедливости в споре с Войновичем. Но не зря приложил к своему письму Ушаков затейливые писульки своего начальника, в них, как в зеркале, отражались нерешительность и трусость Войновича перед неприятелем. Явно не хотел граф вступать в схватку с турками.
Наступила весна, а Потемкин все еще раздумывал, колебался. Отослав адмиралтейцам свой призыв, он по-прежнему оставлял Войновича на прежней должности, еще не определившись, кто же поведет в сражения эскадру.
Наверное, мартовское солнце, припекая, в какой-то мере воздействовало на светлейшего, и его сомнения постепенно рассеивались. Что ни говори, а члены Адмиралтейства в Херсоне — это сонмище на берегу. Викторию же на море должно вершить эскадре, и флагманом там должен быть человек со светлой головой, твердый и решительный в своих действиях, знающий наперед свой маневр, предугадывающий намерения противника…
В последнюю неделю марта на борт «Святого Павла» поднялся запыленный курьер из ставки Потемкина в Яссах, доложил Ушакову: