На другой день Федор Федорович съехал на берег, заполненный многими тысячами горожан. Колоколь­ный звон, цветы и радостные крики встретили русских моряков. Ликующая толпа горожан, собравшаяся на главной площади, не расходилась до позднего вечера. Узнав о послании Ушакова, многие жители отказыва­лись от самоуправления и просили принять их в рос­сийское подданство. Выяснилось, что еще до оккупа­ции французов, которые нещадно грабили греков, ост­ров много претерпел от засилья турок. Теперь греки опасались, что с уходом русских войск на остров вер­нутся не менее жестокие, чем французы, турецкие янычары.

Большого труда стоило Ушакову успокоить горо­жан. Он торжественно вручил депутатам документы командующего российской эскадры, подтверждающие право на самоуправление.

Еще до взятия крепости Занте Ушаков отрядил ко­рабли капитана 2-го ранга Поскочина для освобожде­ния Кефалонии, к острову Святой Мавры, направил от­ряд капитана 1-го ранга Сенявина.

Стоило лишь кораблям Поскочина подойти к остро­ву, как французский гарнизон без сопротивления по­кинул береговые батареи и укрылся в крепости. Поско-чин с ходу высадил десант, штурмовал и вскоре взял крепость. На Кефалонии оказалось, что небольшая часть жителей примкнула к французам-якобинцам.

Теперь вооруженные горожане выискивали французов и их сообщников и пытались свести с ними счеты. Рус­ским матросам пришлось утихомирить этих буйных граждан и внушить им, что никакого самосуда они не позволят. Поскочин для порядка выставил в городе пи­кеты, чтобы пресечь начавшиеся грабежи.

Спустя три дня на Кефалонию прибыл Ушаков. Жи­тели с ликованием встретили русского адмирала. По­скочин доложил о пленном коменданте крепости, Ройе.

— Сего капитана чуть было не растерзали жители в крепости. Опоздай мои матросы на минуту-другую, и греки прикончили бы коменданта.

Комендант Ройе с признательностью отзывался о русских моряках, благодарил Ушакова:

— Ваше превосходительство, мы безмерно благо­дарны капитану Поскочину и вашим матросам. Если бы не их великодушие, мы бы неминуемо подверглись смерти.

Федор Федорович вскинул брови, улыбаясь краеш­ком губ. «Так вот, каков он «якобинец», защитник без­божной республики».

— Вы, мсье, называете себя образованными людь­ми, но деяния ваши не таковы. — Ушаков кивнул на видневшийся внизу город. — Насилие и мародерство суть. Вы сами виновники ваших бед.

Комендант несколько смутился:

— Я вел себя как подобает исправному француз­скому офицеру.

— Ан нет, братец, — адмирал с усмешкой перебил француза, — так не воюет исправный офицер. Вы позд­но взялись укреплять остров, не оказали нам достойно­го сопротивления, не выстрелили ни из одного орудия, не заклепали ни одной пушки.

Изумленный француз выпучил глаза… Вскоре пришло донесение от Сенявина. Крепость Святой Мавры укреплена добротно, со всех сторон ее окружает вода. Прибывший от Сенявина мичман доло­жил:

— Ваше превосходительство, французский генерал вступил в сношения с Али-пашой. Он, видимо, склоня­ется, дабы сдаться ему в плен и сдать паше остров. Али-паша за это сулит генералу немалые деньги.

Ушаков нахмурился. Этот Али-паша каждодневно напоминал о себе. Метакса был хорошо осведомлен об этом свирепом ставленнике султана Селима в Албании. Хитрый, ловкий, жестокий до зверства, он был незаме­ним в шайке разбойников своего отца, турецкого аги. После смерти отца, умертвив всех своих братьев и про­чих наследников, он вскоре завоевал доверие султана успешными набегами на Фессалию, Македонию, Эпир. Немного погодя султан начал побаиваться своего васса­ла и даже не раз пытался избавиться от него, но безус­пешно. Могущественный повелитель восточного побе­режья Адриатики процветал грабежами, держал в страхе балканские народы. Недавно он без повода на­пал на эпирский город Превезу, вырезал большую часть жителей и дочиста его ограбил. Для забавы ве­шал семьи, по четырнадцать человек на одном дереве. От Превезы Али-паша направился к городу Парга, на юге. Жители решили защищаться до последнего. На днях жители Парги прислали делегатов на остров Занте, к Ушакову. На борту «Святого Павла» больше часа умоляли пожилые и молодые греки и сербы рус­ского адмирала принять их в российское подданство и защитить от зверств Али-паши.

— Уразумейте, достопочтенные, — Ушаков погля­дывал то на Метаксу, то на депутатов, стоявших с обна­женными головами, — нисколько я не уполномочен приобретать России новые земли или принимать в под­данство, — Ушаков с явным огорчением развел рука­ми, — почему, к сожалению своему, просьбу вашу удовлетворить не могу.

Не дослушав до конца Метаксу, депутаты упали на колени. Потом вскочили и стали наперебой кричать. По­бледневший Метакса, еле сдерживая слезы, переводил.

— Они говорят, что если русский адмирал откажет им в покровительстве, то они перережут своих жен и детей и пойдут с кинжалами на Али-пашу. — Егор глотал слезы. — Пусть истребится весь род наш, гово­рят они.

Ушаков в волнении ходил по каюте, поглядывая на своих угрюмо молчавших офицеров. Остановился, вздохнул, махнул рукой:

— Передай, пусть едут домой и поднимают над Паргой российский флаг. Семь бед — один ответ.

Депутаты со слезами радости кинулись к Ушакову целовать руки, тот едва отбился.

Исстари русским людям присущи человеколюбие и участие в судьбе угнетенных народов. Облеченный властью Ушаков, движимый чувством сострадания, не имея прав и не обладая полномочиями, без ведома императора брал под защиту страдающих иноземцев, взваливал на себя тяжкую ношу.