Шрифт:
Ушаков в каюте пометил письмо: «Получено идучи обратным путем от Козлова в виду неприятельского флота в ответ на мое письмо». Как и прежде, Ушаков делился своими мыслями, не таясь, всегда советовал добрым словом старшему флагману, как лучше поступить. Отправив ответ, Ушаков принялся за рапорт Вой-новичу, излагая подробно действия авангарда в сражении 3 июля близ острова Фидониси.
Как чувствовал Эски-Хуссейн, что одно его присутствие действует на нервы русского флагмана. Располагая свои маневры вдоль западных берегов Крыма, он, капудан-паша, не терял надежды вновь вступить в схватку с русской эскадрой и одолеть противника. В крайнем случае капудан-паша намеревался при отсутствии русской эскадры высадить в Крыму тысячный десант, который ему порядком надоел.
Почти каждый день к Эски-Хуссейну прибывала шебека из осажденного Екатеринославской армией Очакова. Командующий гарнизоном, трехбунчужный Хассан-паша, слезно просил турецкого флагмана о помощи. Только при содействии с моря он надеялся устоять против натиска русских войск. Но капудан-паша не торопился. Как мог он появиться в бухте Золотой Рог, не одолев с превосходящими силами русскую эскадру? Тем паче что, видимо, и русский капитан-паша остерегается встречаться с ним в открытом море и то и дело подворачивает в сторону берега, держится поближе к Ахтиару.
И в самом деле, Войнович нисколько и не помышлял вступать в сражение с турками. Все его помыслы были направлены, чтобы хоть как-нибудь продержаться до осенних штормов, а там, сославшись на непогоду, укрыться в Севастопольской гавани. Все свои опасения он откровенно изложил Ушакову в очередном послании.
«Друг любезный, Федор Федорович! Неприятель идет. Что делать? Надобно нам поступить героически и как наш долг велит. Если до сего дня дело небуть и завтра Бог нам даст взять у него ветер, то надеюсь, что истребим его вовсе. Окуражься, бачужка, собери все силы и дай врагу по делом его. Мы отворотим от берегу поскорее чрез контр-марш и построимся на другой галс, а там ляжем в дрейф, дабы немного отдаляться от берегу. Прости друг, окуражь меня, бога ради, своим здоровьем и поступком. Ваш верный слуга Войнович. Веди, бачужка, линию хорошенько и держи сомкнуто, однако берегу здесь боятся нечего».
Ночью ветер посвежел, перешел на западные румбы. В предрассветной дымке, у линии горизонта, вновь кучно теснились паруса турецкой эскадры. Едва первые лучи солнца брызнули на водную гладь чуть потревоженного моря, к борту «Святого Павла» подошла шлюпка с флаг-офицером флагмана. Пришлось вываливать трап, не карабкаться же ему по веревочному штормтрапу. Войнович, видимо, провел ночь беспокойно, о чем свидетельствовало полное тревоги содержание его письма.
«Друг мой, Федор Федорович! — Ушаков не мог сдержать улыбку. — Предвижу дурные нам обстоятельства. Сего дня ветр туркам благодетельствует, а у нас нет его, фрегаты упали под ветер. Если да приблизится он, то должно нам поскорее линию строить и приготовиться к бою. Если бы фрегаты не были так увалены под ветр, мы бы достигли бы гавань, но что делать, судьба наша такая, надобно все делать, что к лучшему. Дай мне свое мнение и обкураж, как думаешь, Дойдем ли до гавани.
Прости, друг. Будь здоров, а я всегда ваш слуга Вой-нович».
Ушаков задержал шлюпку, решил наведаться к Войновичу, пора успокоить флагмана, захандрил вовсе. Разговор был благожелательный. Войнович встретил Ушакова у трапа, полез целоваться.
— Поздравляю тебя, дружок, с отменной победой над супостатом. Славно ты отделал их флагмана. — Войнович взял Ушакова под руку, увлекая в свою каюту.
Ушаков о схватке не упоминал, все подробно он уже изложил в рапорте, который представит после ухода турок, во время передышки.
— Сей же час, Марко Иванович, — в тон начатого флагманом разговора Ушаков отступил от субординации, — нам неча тужить. Хотя фрегаты несколько упали под ветер, у турок, как я рассмотрел, паруса то ж сникли. К тому же до них, разумею, десятка полтора миль, не менее. Ежели ветер и посвежеет, туркам часа два-три, а то и поболее до нас ходу. В случае чего, я фрегаты прикрою, а там, глядишь, и ветер зайдет в нашу пользу.
С лица Войновича вдруг исчезла улыбка, и он испуганно спросил:
— А как же, Федор Федорович, линия баталии? Коим образом оную соблюдать станем?
Ушаков досадно поморщился:
— До того ли в сию пору, ежели турок, в самом деле, вздумаем азардовать? Ежели поспеем, соблюдаем линию, а нет, так станем отражать неприятеля по способности.
Войнович явно остался недоволен ответом, но промолчал.
— Тако ж сказано в письме о нашей ретираде в гавань, Марко Иванович. Мыслю так, что сие нынче нам не к лицу показывать корму Хуссейну. Когда еще доведется нашу выучку проявить? А то, что турок мы превзойдем, сомнения у меня нет.
Настроение у Войновича, видимо, совершенно изменилось. Он расхаживал по каюте, насупившись, смотрел себе под ноги и, когда Ушаков замолчал, дал понять, что разговор окончен.
— Спаси Бог, Федор Федорович, что ты меня навестил и свои соображения высказал. Токмо скажу, наи-первое дело наше блюсти всюду порядок. А как без линии таковой, оный поддерживать? Не разумею. По части ретирады, замечу лишь, что после сражения под Фидониси фрегаты надобно подправить, припасы пополнить. Сие моя забота, как флагмана.