– Господин Би!
– выкрикнул Гедеван.
– Ни в какой клетке я петь не буду! Абсурд!

– Почему?
– искренне удивился Бородатый.

– Соловей в клетке не поет, - объяснил Машков.
– Полетели, братцы.

– Что?
– взревел Лысый.
– Я в клетке пою, а соловей не поет?! Кто он такой, ваш соловей?
– Его любой дикий воробей за секунду сделать мочь! Меня дикий воробей сделать мочь, а?! А?!
– Уэф подскочил к Машкову и толкнул его в грудь.

– Спокойно, - Машков схватил его за руку.
– Дикий воробей тебе, чатлан, в лоб закатать не мочь, а я мочь. Учти для общего развития, родной.

Ракета летела над серой пустыней.

Машков и Гедеван сидели на динамиках. Машков дремал. Перед ним на полу стояли керамические чашки и миски с остатками каши.

Би, так звали Бородатого, растелив на панели брезентовую сумку, приклеивал к ней резиновые латки.

Уэфа - это имя Лысого, в рубке не было.

– Две тысячи,- шепотом торговался Гедеван, держа в руке прибор с окуляром.

– Три, - отвечал Би.

– Две триста…

– Три.

– Две пятьсот. Больше не могу дать.

– Можешь, родной.

Гедеван покачал головой, извлек из портфеля мыльницу, открыл, вынул мыло, достал две двадцатирублевки.

– Господин Би, здесь пятьдесят рублей. Спички стоят две копейки коробка. Значит две с половиной тысячи, это все, что я могу купить.

– Скрипач свистит, - вдруг прозвучал в динамиках голос Уэфа.
– У него чатлы есть. Гедеван недовольно покосился на овальную дверь, на которой была нарисована рука с указательным пальцем вниз, вздохнул, достал из кармана трешку и рубль, показал Би.

– Господин, Би, это я не могу потратить. Это мне на проезд до Ярославля надо.

– Ладно, - не открывая глаз, согласился Машков.

Гедеван повесил прибор себе на шею.

– Би!
– крикнул из-за овальной двери Уэф.
– Владимир Николаевич думает, что на Матушке он нам в лоб закатает и они уйдут!

– Абсурд!
– крикнул Би.
– Он к двери пойдет, если оглянется, я на цаппу нажму и мы тотчас в Кин-дза-дзе окажемся. Да, родной, - повернулся он к Машкову.
– Такова жизнь.

Овальная дверь открылась и в рубку из тесного отсека вышел, подтягивая штаны, Уэф. Он захлопнул дверь, прошел к своему креслу, сел, поднял ногу.

К подошве приклеилась зеленая латка. Уэф что есть силы потянул край латки, та не поддавалась.

– Ну, что уставился?
– спросил он Машкова.
– Клей хочешь?

– Плати еще тысячу, балда.

– Скрипач, такое предложение, - не открывая глаз, произнес Машков.
– Давай свяжем этих гавриков и возьмем курс на север.

Гедеван подумал, спросил:

– Зачем?

– Так. А вдруг там Средиземное, или какое-нибудь другое море плещется.

– Владимир Николаевич, ты что охренел, родной?!
– встревожился Уэф.
– Откуда, на Плюке моря? Абсурд! Из них давно луц сделали.

– Да, родной! Не надо нас вязать! Тут, куда не лети, только песок!
– горячо подтвердил Би. Машков зевнул.

– Ладно. Временно снимаю свое предложение. Чатлан, - обратился он к Уэфу.
– Налей еще кружку воды.

Уэф подставил керамическую кружку под кран в панели, оттуда закапала мутная жидкость.

– На, - Уэф поставил перед Машковым кружку.
– Это пятая.

– Четвертая, - поправил Машков.

– Ладно, - вздохнул Уэф.
– С вас теперь двенадцать тысяч коробок и девять спичек.

Визатор вычти, - сказал Машков.
– Визатор не берем.

Уэф содрал с Гедевана прибор, спрятал его в бардачок.

– Владимир Николаевич, давайте купим, - Гедеван умоляюще смотрел на Машкова.
– Хоть какую-то технику привезем.

– Дай им за него скрипку, если он тебе так понравился.

– Как можно? Что вы? Она, наверное, очень хорошая. Рагозин заслуженный артист Удмуский. Она тысячу рублей, или даже больше стоит. Что я ему скажу? Как расплачусь? Абсурд!

Инопланетяне переглянулись.

– Скрипач, ложку верни, - строго сказал Уэф.

Гедеван густо покраснел.

– Этот пацашенок все время думает, что он первый грузинский аэронавт, и что ему Нобелевскую премию дадут, - сообщил он Машкову. А сам ложки ворует. Ну, что уставился, балда?!
– рявкнул он на Гедевана.
– Ложку давай.