— Необходимо придать историю огласке. Возможно, это единственный шанс спасти детей.

И спастись самим. Этого Вадим вслух говорить не стал.

— Какой план? Уехать отсюда?

Олеся посмотрела в окно, за которым опять начался снегопад. Никогда еще вид падающего снега не нагонял на Вадима такой безнадеги. Он ничего не ответил.

— Схожу в туалет, — проговорила Олеся, — пройдусь, нервы успокою, подумаю. И ты подумай.

— Ты права. — Он посмотрел на экран телефона. — Возвращайся, обсудим. А я пока попробую сделать кое-что.

На работе Марина вымоталась жутко, до дома еле добралась, пришла чуть живая. Порадовалась, что можно ничего не готовить на ужин, просто перекусить: ни мужа, ни сына дома нет, а ей одной и яичницы хватит. Муж-водитель в командировке, приедет через неделю, а сын живет в соседнем городе. Подумала — и немедленно устыдилась этой глупой радости, потому что скучала по ним. И вообще, можно ли радоваться отсутствию близких, любимых? Вздохнула и пошла в ванную — погреться под горячими струями, дать телу отдохнуть, расслабить ноющие мышцы спины и шеи.

Из-за сильного снегопада в Октябрьском приключился настоящий транспортный коллапс. Коммунальщики, как обычно, были удивлены началу зимы и не успели к ней подготовиться. Общественный транспорт ходил из рук вон плохо, Марине пришлось почти час ждать автобуса, народу на остановке — целая демонстрация. Как в былые времена на ноябрьские праздники, прямо ирония судьбы.

Марина стояла и с тоской думала, что нипочем не сумеет втиснуться в автобус, когда тот все же подъедет, даже к дверям не протолкается — не дадут.

Наконец желтый тупоносый автобус, просевший на один бок (только бы не перевернулся), хрипящий, кашляющий вонючим дымом, подобрался-таки к остановке, и Марина сама не поняла, как оказалась внутри: людской поток подхватил, внес в салон, прижал к женщине в пахнущей псиной шубе.

Сзади энергично напирали; лишь бы сумку в давке не порезали, а то ведь бывали случаи. Марина замерла, стараясь вдыхать не слишком глубоко: запах псины от шубы смешивался с запахом духов, мокрой шерсти, дешевого одеколона. За спиной слышалась перебранка издерганных, нервных граждан:

— Еще немного пройдите, два человека осталось!

— Да куда лезете, мы тут и так, как селедки в бочке!

— Пройдите вперед, чё встали в дверях!

— Всем ехать надо, подвиньтесь, есть же место.

— Не толкайтесь вы, совсем с ума сошли!

Наконец все желающие втиснулись в переполненный автобус, водитель чудом закрыл двери, люди облегченно выдохнули: ура, поехали, скоро будем дома. Если автобус не сломается.

Дальше шло, как обычно: подъезжая к очередной остановке, водитель зычно вопрошал, есть ли желающие на выход. Если таковых не было, проезжали мимо, и ожидающие тоскливо смотрели вслед удаляющемуся автобусу.

Если желающие были, водитель останавливал автобус подальше от остановки, чтобы больше не брать пассажиров, но самые расторопные, заметив его, меся сапогами грязный снег, мчались к автобусу и, работая локтями, пропихивали себя в салон, матерясь и выслушивая ругань в ответ.

Марине предстояло ехать почти до конечной, она знала, что скоро народу станет поменьше, можно будет найти местечко и спокойно стоять, держась за поручень, а если повезет, то и сиденье освободится.

Каждый день одно и то же: сорок минут туда, сорок — обратно, плюс — ожидание на остановке. Дорога на работу и с работы съедала больше двух часов жизни, но Марина не жаловалась: зато переехали в Октябрьское! До этого много лет семья жила в крошечных Верхних Вязах, и Марина рвалась в свой родной город.

— Марина, ты, что ли? — раздалось справа.

Народу в автобусе к этому времени, как и ожидалось, стало меньше, Марине удалось занять сидячее место возле передней двери, а ее соседкой оказалась Света Соловьева, мать Сережиного одноклассника.

Полная, казавшаяся еще крупнее из-за мутоновой шубы и норковой шапки, Света улыбалась радостно, как будто они были близкими подругами, хотя на самом деле просто жили в одном дворе в Верхних Вязах, а дети их учились в одном классе.