Шрифт:
В итоге Диор решила спрятаться у всех на виду – все-таки она была одета как служанка. Схватив поднос с кружками со столика в прихожей, она промаршировала сквозь суматоху, будто так и задумала, натянув на волосы капюшон, под которым спрятались мы.
Она замедлила шаг, когда проходила через Зал Монархов, – в парадные двери влетела знакомая фигура и направилась прямо к ней, сверкая темными, как кремень, глазами. Мы похлопали крылышками по коже, отчаянно пытаясь предупредить, и Диор поняла и отпрянула в тень под перилами. Но Кейн ее вообще не заметил. Он несся, перепрыгивая через шесть ступенек за раз, выплевывал желчь об «этой жадной сучке Киаре» и жаловался какому-то птенцу, следовавшему за ним.
Грааль отступила еще дальше, ожидая, пока Кейн пройдет у нее над головой. Но сердце у нее неслось вскачь, а глаза по-прежнему наблюдали за Палачом, вместо того чтобы смотреть за дорогой. В результате она налетела на другую фигуру, спрятавшуюся в тени под лестницей, с грохотом уронив свой поднос.
– Дева-Матерь, прости и сохрани, – сказала она, наклоняясь, чтобы поднять кружки. – Я не…
И тут сердце Диор замерло, когда она увидела широко распахнутые глаза того, на кого налетела.
– Хоакин, – прошептала она.
Все было кончено, и я обругала себя, понимая, что теперь ее точно поймали. Перед ней, без сомнений, стоял псарь из Авелина и смотрел прямо ей в лицо. Диор стиснула зубы, ожидая неизбежного крика тревоги, появления охранников и возвращения в камеру. Но Хоакин только опустился на колени и занялся опрокинутыми кружками, помогая расставлять их на подносе Диор, прежде чем подняться на ноги.
– Да пребудет с вами Господь, мадемуазель, – прошептал он.
Услышав это, Грааль моргнула, взглянув на клеймо Киары у него на руке. Но Хоакин только бросил украдкой взгляд по сторонам и, кивнув, скользнул в тень.
Покрывшись внезапным потом, Диор просто продолжила следовать за нами. Мы провели ее через шумный дун и вскоре выпорхнули на крыльцо. Она шла так, словно всю жизнь провела в этом замке, миновала медно-темную вонь Зала Изобилия, толкотню и затхлость замковых кухонь и наконец выбралась на пронизывающий холод. На крыльце она внезапно остановилась, и у нее перехватило дыхание.
Перед ней была яма около пятидесяти квадратных футов в диаметре, и одному дьяволу известно, сколько в глубину. И она до краев была полна человеческих костей. Мужчины, женщины и дети – всех свалили в одну кучу, слегка припорошенную снегом. Рядом с ней высились холмы выброшенной одежды, слишком огромные, слишком высокие – Диор не могла на них смотреть. Останки бесчисленных украденных жизней: родители и дети, возлюбленные и друзья, которые когда-то жили светом и надеждой, а теперь превратились вот в это.
– О, Господи, – прошептала Диор. – О, Благая Дева-Матерь…
Мы отчаянно хлопали ее по щекам, требуя, чтобы она пришла в себя и двинулась дальше. Если нас здесь обнаружат, мы потеряем все, и на рассвете у нас будет предостаточно времени для скорби. Диор сотворила знак колеса, тихо прошептав молитву. Затем закрыла глаза, стиснула зубы, повернувшись спиной к этой яме, к этой пропасти, к этой зияющей пасти ада.
И зашагала вперед.
Кузнечный цех располагался неподалеку, ночь разрезал свет горнов Дивока. Впереди, в тени крепостных стен, находился каменный колодец, ведущий прямо в канализацию: слуги легко до него добирались, чтобы вынести и выбросить ночную грязь из дуна. Колодец был закрыт железной решеткой, запертой на тяжелый замок, но мы знали, что Диор быстро с ним справится. Прячась в тени, стараясь не обращать внимания на доносившуюся из него дьявольскую вонь и на горы выброшенной одежды, Диор вытащила верную шпильку для волос.
В ночи раздался крик. Кричала какая-то девушка в городе или за его пределами, и только Бог знал, какая судьба ее постигла. Грааль посмотрела сквозь ворота на тени Ольдтунна, на все эти бедные души, оказавшиеся в ловушке между высококровками здесь и грязнокровками в Ньютунне за стенами старого города. Никакой надежды на спасение. Никакой другой судьбы, кроме этой ужасной ямы.
– Я вернусь, – прошептала она. – Вернусь за всеми вами, обещаю.
Мы понимали, что сейчас она ничего не сможет сделать ни для кого из них – ни для Ислы, ни для Аарона, ни для маленькой Милы – и что остаться значило рисковать всем. А ее прирожденный прагматизм мог бы помочь ей выбраться, если бы она напоследок не взглянула в сторону кузнечного цеха. И там, в свете огня, она увидела силуэт человека – широкоплечего, с кожей цвета красного дерева, тело которого блестело от пота, когда он стучал по наковальне. Человек, заступившийся за нее, когда мало кто в этом мире смог бы. Человек, ради ее спасения рискнувший своим городом, но потом все равно потерявший его.
– Батист…
Шшух-шшух. Шшух-шшух.
Диор взглянула на висячий замок, потом снова на чернопалого, освещенного пламенем горна.
– Я могла бы…
Шшух-шшух. Шшух-шшух.
– Прошло всего две ночи, и его еще не успели поработить. Я просто не могу оставить его тут, Селин.
Шшух-шшух-шшух-шшух-шшух-шшух-шшух-шшух.
Она небрежно оттолкнула нас и, проскользнув вдоль стены замка, осторожно прокралась к кузнице. Здание когда-то построили из добротного камня, крышу покрыли черепицей, воздух вокруг был блаженно теплым. Низко надвинув капюшон, Диор бесшумно прокралась через заднюю дверь в тень, окружавшую кузнечный цех. Там было оживленно: на переднем дворе мужчины укладывали доспехи и клинки на длинные стеллажи. Но лишь Батист действительно работал в кузнице, лицо у него было изможденным, под глазами залегли тени. Он носил кожаный фартук и толстые перчатки, но без рубашки, на смуглой коже блестел пот. Диор подкралась ближе, отмахиваясь, когда мы, разъяренные и беспомощные, хлопали ее по щеке.
– Батист, – прошептала она.
Чернопалый, не обращая внимания, стучал молотом по наковальне и вытирал пот со лба. Мы поняли, что он кует новые наручники.
– Батист, – прошипела Диор погромче.
Великан-кузнец поднял глаза, увидел ее в полумраке, и за один удар сердца у него на лице отразились и потрясение, и удивление, и страх. Он открыл рот, чтобы заговорить, но она прижала палец к губам, предостерегая его взглядом. Батист осмотрелся по сторонам, придвинулся ближе и притворился, что возится с углями.