– Я не к-клал это туда, Кисуня. Это Д-диор…

Сердце у меня заледенело. Киара. Душегубицы. Битва на мосту…

– Диор.

Я рывком попытался подняться, и мне удалось схватиться за колени. Изо рта тут же хлынула кровь, левая нога согнулась совсем не в ту сторону, но я держался за стену и пытался подняться.

Феба надавила мне на плечи.

– Сядь, чертов дурак.

– Убери от м-меня свои проклятые руки.

– Возми себя в… ААААААА! – Закатная плясунья рванула прочь в вихре изумрудного шелка и подпаленных локонов. – Осторожней со своим серебром, ты, тупозубый идиот!

Я увидел кроваво-красный рубец в форме семиконечной звезды на ее плече. Взглянув на свою ладонь, я понял, что палил ее сам: серебро на мне было для нее пылающим клеймом. Кашляя кровью, я сполз по стене, пытаясь просто дышать.

– Прошу прощения, – прохрипел я. – С т-тобой все в порядке?

– Надо было оставить тебя в проклятом снегу, ты, пристукнутый луной тупоголовый придурок…

Феба расхаживала вокруг костра, сжимая руку, бормоча такие гнусные ругательства, что ее можно было бы нарядить в красную мантию и назвать кардиналом.

– Почему же ты этого не сделала? – спросил я.

– Что?

– Почему не оставила в проклятом снегу?

– Благие Матери-Луны, есть ли у тебя хоть одно достоинство? – выплюнула она. – Я думала, ты подбираешь слова, чтобы сказать спасибо за то, что я спасла твою несчастную задницу.

– Что случилось с Диор?

Феба вздохнула, и локоны упали ей на лицо, когда она опустила голову.

– Понятия не имею.

– Тогда я спрошу еще раз, – прорычал я, начиная злиться. – Зачем ты тратила время, спасая меня, когда должна была следовать за ней? В лучшем случае она в когтях моей сестрицы-предательницы. В худшем – в руках гребаных Дивоков!

– Думаешь, я этого не понимаю? Я поклялась кровью своего сердца, что буду оберегать эту девушку! – Закатная плясунья бросилась ко мне, отбрасывая волосы с лица. – Но если ты вдруг не обратил внимания, эта пиявка так меня отметелила, что у меня до сих пор вкус крови во рту, поэтому извини, что я сразу же пришла к тебе на помощь!

– Феба, – прошептал я, разинув рот. – Семеро мучеников, твои глаза…

Она моргнула, теряя самообладание.

– А что с ними не так?

Я взглянул на ножны на поясе, и сердце у меня упало, когда я вспомнил: Пьющая Пепел исчезла – Киара выбила меч из рук Диор на мосту. Но, сунув руку в сапог, я выудил опасную бритву и развернул лезвие так, чтобы Феба могла увидеть свое отражение.

– О, Матушки-Луны… – прошептала она, поднося руку к лицу.

Глаза закатной плясуньи… изменились. Если раньше они были изумрудно-зелеными, то теперь отливали золотом, а белки исчезли совсем. Я понимал, что это больше не женские глаза, а глаза львицы. Как и когти на кончиках ее пальцев. Как и тень у ее ног.

– Вот дерьмо, – прошипела Феба, глядя на свое отражение. – Зеленый мне очень шел.

Я нахмурился, не уверенный, что понял смысл ее слов.

– Меня учили, что чем дольше закатный плясун остается в шкуре зверя, тем глубже становятся метки этого зверя на теле. Разве это… не обычное для тебя дело?

Феба вздохнула, все еще глядясь в лезвие.

– Пока не наступил мертводень… мне пришлось бы станцевать тысячу раз, чтобы измениться до такой степени. Но в эти ночи…

Закатная плясунья вернула мне бритву и молча опустилась на колени у огня. Вздрогнув, я сел рядом с ней, наблюдая, как языки пламени танцуют в этом странном новом золоте.

– И что в эти ночи? – настаивал я на ответе.

Феба искоса взглянула на меня, раздумывая, отвечать или нет. Мы с ней сражались бок о бок и проливали кровь, защищая Диор, а в таких битвах рождаются самые необычные союзы. Но я все же был угодником-среброносцем, а она – закатной плясуньей. И самыми близкими друзьями мы пока не стали.

– Мы, лесные духи, рождены Лунами и Горами, – наконец вздохнула она. – Когда-то мы получали благословение и от Лун, и от Гор. Но с наступлением мертводня наши Матери-Луны все время скрыты небесной завесой. Наш Отец-Земля разлагается в тисках Скверны, и это разложение проникает в наши вены. И в эти ночи зверь внутри нас разгорается все ярче. Каждое изменение заставляет нас двигаться дальше, быстрее. И каждый раз, когда я обращаюсь в лесного духа и танцую в звериной шкуре, я не знаю, смогу ли снова стать человеком.