– Линии крови? – Диор приподняла бровь. – А во всех историях, что я слышала о плясунах, говорится, что закатными плясунами становятся после укуса.

– Бред собачий! – Я закатал рукав, обнажая все еще кровоточащие следы от укусов на предплечье. – Когти и зубы закатного плясуна могут прикончить вампира так же быстро, как и серебро. На мне же останется шрам до конца моих дней. Но их проклятие передается от родителей к детям.

– Феба сказала, это называется Время Оскверненной Крови. Не знаешь, что это значит?

– Понятия не имею. Но если отбросить всю скверну, порчу и прочую чушь, путь отсюда в Высокогорье – это семь оттенков дикой жестокости. И закатные плясуны, между прочим, ненавидят угодников-среброносцев. Я пойду за тобой до конца, Диор. Ты это знаешь. Но если ты хоть немного хочешь, чтобы я избежал жестокой смерти от рук долбаных закатных плясунов, может, нам стоит обойти горы, полные кровожадных язычников, которые ненавидят меня до глубины души?

– Ну Фебу хотя бы мы с собой возьмем?

Я приподнял бровь, заметив изменение ее тона.

– Она произвела впечатление, да?

Диор пожала плечами, и этот жест был полон невинности.

– Пусть она будет на нашей стороне, чем на нашем пути.

– Она слишком стара для тебя.

Диор покраснела, взъерошив волосы и прикрыв ими глаза.

– Проверить не помешает. А что она вообще имела в виду? Когда сказала, что за танцы ей приходится платить?

– Ну ты же видела. Ее когти. Уши. Тень. Чем больше плясунья оборачивается зверем, тем больше след, который зверь на ней оставляет. В конце концов они полностью теряются в нем. Навеки остаются запертыми в шкуре животных.

– Откуда ты все это знаешь, если закатные плясуны редко встречаются? Сам же говорил, что никогда их не видел.

– А помнишь, я предлагал тебе попробовать почитать? Солдат вооружается в кузнице, мадемуазель Лашанс. А императрица – в библиотеке.

Диор закатила глаза.

– Правильная книга стоит сотни клинков.

– Отлично сказано, моя юная ученица.

Я искоса взглянул на нее. Упряма. Импульсивна. Чересчур мягкосердечна, черт возьми, для ее же блага.

– Кстати о советах, к которым ты не прислушиваешься… Я не мог не заметить, что сегодня ты рисковала своей тощей задницей, выскочив на лед, хотя я просил тебя не делать этого.

– У тебя очень хорошее зрение для человека твоего возраста.

– Я серьезно, Диор. Я понимаю, тебе хочется проявить себя, но ты…

– Габи, я не боюсь этих ублюдков. – Она повернулась, чтобы встретиться со мной взглядом, в котором горел огонь. – И я не наивное дитя с пальцем во рту, обделавшее себе штанишки. За семнадцать лет, проведенных в этой дыре под названием мир, я научилась о себе заботиться.

– Как семнадцать? Я думал, тебе шестнадцать…

– Пять недель назад у меня был день святого.

– Какого черта ты мне не сказала?

– В то время я сидела внутри лошади.

– А-а. Ну что ж. – Я пожал плечами. – С днем святого, мадемуазель Лашанс.

– Спасибо, шевалье, – усмехнулась она, улыбаясь мне сквозь копну волос.

Я похлопал себя по карманам, но они оказались пустыми.

– А подарка у меня нет. Хотя какого черта, если ты станешь Спасительницей Королевства…

Голос у меня зазвучал тише, а затем и вовсе затих. Выпрямившись, я вгляделся в ночь, и все мое тело напряглось. Диор набрала воздуха, чтобы задать вопрос, но я поднял руку, и она мудро придержала язык. Быстро протрезвев, я выхватил Пьющую Пепел из ножен и направил ее в темноту.

«Я видела во сне… ц-ц-цветы. Красные розы и серебристые ландыши. Ты, случайно, не помнишь фиалки, Габриэль? Вроде они были с-с-с-синие?»

– Просыпайся, Пью, – прошептал я. – К нам нагрянули гости.

«А мы их звали?»

– Боюсь, что нет.

«Оооо, восхи-хи-хи-хи-тительно».

Хотя Диор и не поняла, что меня встревожило, она собралась, затушила сигариллу и вытащила из рукава кинжал из сребростали. Я кивнул в сторону леса, прижав палец к губам, и, низко пригнувшись, мы вдвоем начали красться во тьме.

Диор была тиха, как пустой гроб, – этому умению она научилась, когда работала карманницей в Лашааме. Я и сам не уступал, обладая слишком большим опытом, чтобы спотыкаться после единственной бутылки водки. Вдвоем мы двигались словно призраки, пробирающиеся сквозь тьму, на звук, который я слышал. Вой ветра приглушил его, но все же он был безошибочно узнаваем.