На первом этапе нашего путешествия эта парочка ехала вместе, и, боюсь, это не сильно помогло Диор избавиться от несчастной влюбленности. Но, оборачиваясь в зверя, закатная плясунья и двигалась быстрее, и видела острее. И хотя Феба выглядела не очень радостно, когда мы добрались до Найтстоуна, но на привале у костра она сбросила с себя всю одежду.

– Вскоре увидимся, – пообещала она и убежала голой в темноту.

Я слышал удаляющиеся шаги, слышал, как изменился темп, будто там, где когда-то шли две ноги, теперь ступали четыре. И после этого мы видели только львицу – кроваво-красную тень на пепельно-сером снегу.

По правде говоря, мне это показалось странным, но за оставшуюся часть нашего путешествия Феба ни разу не обратилась в человека, чтобы перекинуться с нами хоть словом. Ее манеры были сродни манерам большой кошки, когда та здорова: мгновенье назад она была теплой и игривой, а в следующую минуту совершенно отчужденной. И, глядя в ее золотистые глаза у костра каждую ночь, мне было трудно поверить, что внутри нее вообще была женщина. После восхода солнца она уходила на несколько часов, иногда на целый день, но всегда возвращалась в сумерках и спала рядом с девушкой, которую поклялась защищать ценой своей жизни.

Диор спрыгнула со спины Пони, пока Феба бежала к нам, и рассмеялась, когда закатная плясунья набросилась на нее и повалила в снег.

– Какие новости, ведьма плоти… бес-с-совка? – спросила Селин.

Феба оторвалась от игр с Диор, смахивая с морды снег. Глаза у нее сузились, а хвост забил из стороны в сторону, когда она уставилась на мою сестру, как на особенно надоедливую мышь. Но в конце концов она встряхнулась и посмотрела на юг.

– Она что-то нашла, – понял я.

Закатная плясунья согласно рыкнула и встретилась со мной взглядом. И, слизнув с морды иней, снова запрыгала по снегу, легкая как перышко, поворачиваясь в ожидании, что мы последуем за ней.

Мы и последовали сквозь слепящую серость. Ветры гнали нас назад, как будто сами небеса советовали не приходить сюда, и в тысячный раз я подумал, не дурак ли я. Какая-то часть меня тоже хотела получить ответы, которые Селин обещала Диор. В конце концов, мой отец был представителем Эсани. Но в голове у меня всегда звучал завет, который я усвоил еще в детстве, и эти слова помогали мне оставаться верным в ночи войны, крови и огня.

«Яд нежити со словами втечет тебе в уши».

Мы с трудом продвигались вслед за Фебой, а утреннее солнце уже скрывалось за стеной надвигающейся бури. Воссы наверняка наступали нам на пятки, а нам еще и о Дивоках приходилось беспокоиться. Но мы шли и шли, неуверенно, на ощупь, как…

– Вон там! – закричала Селин. – Смотрите!

Я прищурился, вглядываясь в темноту, прикрывая рукой глаза от ветра.

– Семеро мучеников, – прошептала Диор. – Это… великаны?

– Oui, – изумленно выдохнул я. – Но не из тех, которые размалывают твои кости в муку.

Мы слезли с лошадей, и они выросли перед нами из снега, вырисовываясь огромными силуэтами на фоне грохочущих небес. Даже погруженные в землю по бедра, они все равно возвышались над нашими головами. Одному богу известно, как давно их вырезали, высекли в скалах Найтстоуна чьи-то совершенно невероятные руки. Вечные и прекрасные, покрытые инеем статуи из холодного темного гранита.

Первым был пожилой мужчина с длинной бородой и распущенными волосами. Мантию на нем вырезали с таким мастерством, что казалось, она колышется на воющем ветру. Правую руку он прижимал к сердцу, а левую, пустую, вытянул ладонью вверх.

– Отец, – прошептала Селин, почтительно склонив голову.

Вторым был молодой человек, внешне похожий на первого, но с более жестоким выражением лица и с аккуратно подстриженной бородой. Его глаза глядели свирепо и бесстрашно. На нем были древние доспехи, в руках он держал меч и шлем, увенчанный короной. Я удивился, – ведь чаще всего его изображали на колесе в момент смерти. Но эта статуя воплощала его не таким, каким он умер, а таким, каким он был при жизни. Воином. Предводителем. Потенциальным завоевателем.

– Сын, – выдохнула Диор, и ее губы похолодели.

Вседержитель и Спаситель. Отец и сын. Бог, сотворивший этот мир, и спаситель, основавший в нем свою церковь. Статуи были прекрасны и в то же время ужасны, и мне стало интересно, кто же их вырезал. Диор вопросительно уставилась на молодого. В конце концов, она была его потомком, и у нее в жилах текла его святая кровь. Но в то же время она была уличной крысой, воровкой и мошенницей, настолько далекой от короля-воина, насколько это вообще возможно, и при этом до сих пор дышала.