– Фокусу? Прощения просим, Владимир Николаевич, да только это никакой не фокус, а явленное чудо, не меньше, – обиженно пробасил Горегляд. – Знахарь, что меня учил, оставил. С ее помощью чую ведьмовство чужое. А коли повезет – так и победить его смогу. Ну да неохота вам, должно быть, слушать мои байки. Надо бы понять, чего нам делать с бесом этим?

– Надо. – согласился Владимир. – Флягу сохранили?

– А то, – Христофор Севастьянович порылся в сумке и извлек оттуда сосуд. – Что думаете с ею делать?

– Тоже явлю вам чудо, – ухмыльнулся Корсаков. – Науки.

Горегляд наморщил нос, однако лабораторию оглядел с заметным почтением. Комната занимала весь первый этаж отдельно стоящего каменного флигеля, дабы химические эксперименты не спалили главный дом. По центру протянулись два ряда столов, блестящих мраморными поверхностями. На них в идеальном порядке выстроились всевозможные колбы, пробирки, реторты, горелки Бунзена. Неожиданную компанию им составляли куда более архаичные приборы, вроде тиглей и старых арабских аламбиков. Одну из стен полностью закрывали шкафы со стеклянными дверцами, за которыми скрывались сотни реагентов и препаратов. Другую – книжные полки, заставленные средневековыми трактами, собственными заметками многочисленных предков Владимира и новомодными учебниками из ведущих академий мира. С потолка свисали десятки газовых ламп, а пол и оставшиеся стены покрывала кафельная плитка. Словом – странная смесь логова алхимика и современной лаборатории, которой позавидовал бы любой университет.

– Вы не представляете, как долго меня сюда не пускали, – нервно хихикнул Владимир. – Видимо, боялись, что я сожгу себе брови или решу попробовать какой-нибудь красивый разноцветный порошок…

– И вы разумеете, как этим всем пользоваться? – недоверчиво спросил Христофор Севастьянович.

– Не всем, и увы, до отца с братом мне далеко, но, понимаете ли, без научных знаний в нашем деле не обойтись, – пожал плечами Корсаков.

– Я как-то обхожусь, – смущенно пробасил Горегляд. Владимир выразительно покосился на него, но промолчал. Вместо этого он подошел к одному из столов и положил на медный поднос найденную гигантом флягу.

– Итак, посмотрим, что за напиток употребляет караконджул.

– К чему такой интерес? – спросил Горегляд.

– Он варил какую-то мерзость в доме Баранова, когда мы осматривали его с покойным Кудряшовым, – пояснил Корсаков, одев перчатки и начав медленно раскручивать крышку фляги. – Вы нашли еще один котел у Авдотьи. Сомневаюсь, что тварь или ее хозяин занимаются этим исключительно из научного интереса. Значит, напиток ей необходим – а это уже признак слабости. Если я смогу проанализировать состав жидкости, то, во-первых, пойму, для чего она нужна, а во-вторых, выясню состав ингредиентов. Вряд ли это пойло варится из первых попавшихся ромашек и лопухов. А чем реже компоненты, тем труднее их достать.

– Значит, знойдзем их – знойдзем вашего караконджула? – уловил ход его мыслей Горегляд.

– Именно, – протянул Владимир, разливая вонючее бурое содержимое фляги по нескольким пробиркам. – Он может быть чудовищем или вообще тварью из другого мира, но старую добрую логику ему не обмануть. А теперь устраивайтесь поудобнее, отдохните и помолчите. А главное – ничего не трогайте.

Толком отдохнуть Христофору Севастьяновичу не дали. Он регулярно вздрагивал, когда очередной корсаковский эксперимент заканчивался яркой вспышкой или окутывал помещение клубами едкого дыма. Один из неудачных опытов вообще закончился небольшим ожогом, отчего Владимир разразился такой руганью, что Горегляд перекрестился и одарил юного химика осуждающим взглядом. Так прошло несколько часов. В перерывах между ругательствами Корсаков то и дело бормотал себе под нос что-то непонятное, пока наконец обессиленно не осел на лабораторный табурет, стянув с глаз защитные очки.

– Ну, что нашли? – с надеждой спросил Горегляд.

– Кучу всяких странностей, – ответил Владимир, задумчиво уставившись в пространство, и замолчал. Христофору Севастьяновичу пришлось с неожиданной для его габаритов деликатностью откашляться, чтобы напомнить о своем существовании. – Ах да, прошу простить. Давайте попробую объяснить. Основным ингредиентом выступает кровь, причем человеческая. Еще, думается мне, частицы сердца и печени – что объясняет их отсутствие в останках жертв. Эти органы неразрывно связаны с кровью. Скорее всего, караконджул использует их, чтобы замедлить разрушение своей земной оболочки. Кровь – это хорошо. Кровь дает некоторую власть над ее источником. При определенных обстоятельствах благодаря крови и знанию обрядов, используемых для призыва чуждых нам существ…

– Можно протянуть ниточку к тому, кто проводит обряд. Это-то я разумею. А что за странности-то вам открылись?

– Они начинаются дальше. В составе этой бурды есть несколько сложных алхимических элементов, которые очень сложно найти в природе. А уж для Смоленска – и подавно. Многие из них ядовиты. Например, сурьма, марказит или халькантит. Но я ума не приложу, откуда он их возьмет. Не будет же он рыться в химическом кабинете гимназии?..

Внезапно Корсаков запнулся и замолчал.

– Чего? Про что вы подумали? – выжидающе уставился на него Христофор Севастьянович.

– Так… Пустяки, – прошептал Владимир, а затем неуверенно помотал головой, отгоняя какую-то мысль. – Нам нужно будет завтра уточнить у полиции, не заявлял ли кто о кражах из аптек и лабораторий. К тому же, возможно, у меня есть одна идея. Мне просто нужно ее обдумать. Идите в дом, Христофор Севастьянович, я здесь приберусь и догоню.

Горегляд смерил Корсакова недоверчивым взглядом, но спорить не стал. Подождав, когда двери флигеля закроются за ним, Владимир вскочил с табурета и бросился к шкафам с препаратами. Одну за другой он распахивал стеклянные дверцы, пальцем пробегая по алфавитным указаниям на каждой полке под склянками и коробочками. Осмотрев стеллажи полностью, он вновь рухнул на сиденье, не в силах поверить глазам. Отделения, где должны были храниться сурьма, марказит и халькантит, стояли пустыми.