Хотя Михаил и ожидал худшего, следующая находка вышибла из него дух, словно могучий удар. У стены, привалившись к ней спиной, сидел его брат, Николай. Перед ним распростерлось тело Петра. Голова молодого человека покоилась на коленях отца, но была вывернута под жутким углом на 180 градусов, будто он теперь намеревался перемещаться спиной вперед. Николай Васильевич смотрел в пространство немигающими остекленевшими глазами.

Михаил присел рядом и протянул руку, чтобы отдать брату последнюю дань уважения и прикрыть его веки. Когда ладонь почти достигла лица Николая, его глаза неожиданно ожили и уставились прямиком на Михаила. От испуга тот отпрянул и упал на спину.

– Не трогайте его, пожалуйста, – раздался слабый голос из темноты. – Он совершенно лишился рассудка.

– Владимир, это ты? – выдохнул дядя.

– Да. – Ответ прозвучал неуверенно.

– Что… Что здесь произошло?

– Не знаю, – вновь сказала темнота. – Не помню. Я пришел в себя – и, когда глаза привыкли к темноте, увидел тела. Лучше бы мне оставаться без сознания…

Послышались шаги. На стенах пещеры заиграли новые отблески. В зал вошли двое солдат, наконец-то решившихся последовать за Михаилом. Они с ужасом осматривали открывшуюся им картину. С их приходом свет фонарей стал достаточным, чтобы немного рассеять темноту, и дядя наконец-то смог увидеть Владимира. Тот сидел в углу, обнимая прижатые к груди колени, и озирался с видом загнанного дикого зверя, лишенного всех сил к сопротивлению. На его плечи был накинут дорожный плащ, на груди алело кровавое пятно. От голода и душевных мук он стал похожим на скелет.

– Уходите, здесь опасно, – сказал он, еле ворочая языком. – Оставьте нас одних. Скажите, что никого не нашли. Спасите свои души.

Михаил взглянул на дрожащих от ужаса сопровождающих – и принял решение:

– Нет! Нет уж! Мы вытащим вас отсюда!

Все, что произошло между привалом у водопада и пробуждением во чреве пещеры, так и осталось для Владимира загадкой. Дяде и сопровождающим солдатам удалось вынести его и отца из пещеры, а затем вернуться за телом Петра и турка, которого Корсаков назвал Юсуф-беем. Судьба казаков вызвала дебаты. Солдаты не хотели бросать собратьев без должного погребения, но Михаил настоял, что сначала необходимо доставить оставшихся в живых к врачам, где им окажут необходимую помощь, а затем, если время и условия позволят, вернуться за остальными телами.

Труп Юсуф-бея был предъявлен генералу Вековому в качестве доказательства того, что убийца пойман. Данную теорию также подтвердили внезапно прекратившиеся убийства. Весть о смерти турецкого живодера, вселявшего страх в болгар, облетела ополченцев и подняла их боевой дух. В конце декабря генералы Радецкий, Святополк-Мирский и знаменитый «Ак-Паша» Скобелев перешли в наступление, сметя вражеские войска с Шипкинского перевала и открыв дорогу к Константинополю.

Корсаковы этих событий не застали. Остаток войны они провели в тыловом госпитале в Тырново. Николая Васильевича медики признали физически здоровым, но глубоко больным душевно. Он не реагировал на окружающих его людей, глядел куда-то вдаль и изредка изъяснялся загадочными и бессмысленными фразами. Владимиру в этом плане повезло больше. За исключением потери памяти, которую врачи уважительно величали «амнезией» и списывали на глубокий шок, серьезных последствий для здоровья его злоключения не имели. Кривотолки вызвала его окровавленная рубаха с дырой на груди, явно оставленной пулей. Однако на теле Корсакова следов ранения обнаружить не удалось, поэтому эскулапы пришли к выводу, что он просто в какой-то момент снял ее с раненого или убитого казака, возможно – одного из пропавших.

В январе госпиталь навестил старый знакомый Николая Васильевича, военный министр Милютин. Вид доброго друга, потерявшего разум, произвел на седовласого Дмитрия Алексеевича печальное впечатление, в том числе потому, что именно он настаивал на вызове Корсакова в распоряжение армии. Хотя помочь Николаю было не в его силах, он, по крайней мере, взял на себя заботу о судьбе младшего Корсакова. Министр оставил на его имя письмо, в котором предписывал ректору университета позволить Владимиру возобновить брошенную перед уходом на войну учебу, буде тот пожелает это сделать.

Корсаков пожелал. Он вернулся в Россию, восстановился в университете и окончил его. Оставшиеся немногочисленные друзья отмечали, что он стал неразговорчив и мрачен, а о будораживших студенческое воображения причинах своего исчезновения предпочитал молчать. После университета Владимир перебрался в Петербург, где вел обычную жизнь молодого повесы, изредка позволяя себе помогать представителям высшего света с пустяковыми происшествиями, отдававшими, правда, откровенно оккультным душком. Ровно до того момента, как к его столику в кафе «Доминик» не подсел седой господин, представившийся ему как мсье N.

Но осталась у него тайна, которой он поделился лишь с тремя людьми – матерью, Жоржем и Михаилом. Происшествие в пещере оставило еще один незаметный след. Тот, что в какой-то момент он стал называть «даром». Тот, что в первое свое явление чуть не свел его с ума, когда он коснулся солдата, протянувшего руку, чтобы помочь ему встать.

Марш. Дробный стук солдатских сапог. Взрывы. Дым. Крики. Кровь. Разбросанные тут и там человеческие конечности. Далекие укрепления Плевны, огрызающиеся пушечным огнем.

Именно в тот момент Корсаков впервые увидел мир чужими глазами.

Смоленск, июнь 1881 года

Начальник тюрьмы сказал, что чиновник из Петербурга будет ждать его в Лопатинском саду в полдень. Корсаков не имел привычки опаздывать, а потому прибыл на место заранее. Он поднялся на изящный пешеходный мостик над оврагом, прозванный горожанами мостом Вздохов, оперся на гранитный парапет и принялся ждать. Марсово поле [46] с остатками бастиона, деревянным зданием паркового ресторана и берегом пруда отсюда виднелось как на ладони. Приметный синий мундир Корсаков разглядел бы без труда, а если сотрудник явится в штатском – что ж, Владимир сам расположился на видном месте.