– Что это значит? – верещал Ребен. Все его надежды были уничтожены, хорошее настроение втоптано в грязь. Он почти видел, как края его светлого будущего вспыхивают, и начинают гореть, чернеть, закручиваться, превращаясь в пепел. – Кто вы? Я не понимаю! Темса же умер!

На бегу Ребен оглянулся; бесстрастный призрак не догонял его, а просто не давал ему оторваться. С лезвия ножа падали капли крови. Остальные полужизни расположились у дверей и ждали, наблюдали.

Задыхаясь, камерарий добрался до стола. Он растянулся на столешнице, почти перескочил через нее, отчаянно пытаясь сбежать. В панике он схватил свиток, но когда его скользкие от пота пальцы сжали цилиндр свитка, Ребен почувствовал, как клинок проткнул его плечо.

А затем его бок. Снова и снова.

Рыгая от боли, Ребен упал на стол, глядя на то, как растекается его собственная кровь, как его шелковая одежда из кремовой становится темно-алой. Он слышал, как капли крови стучат по каменному полу.

Пока в его кабинете гасили огни, Ребен судорожно делал последний вздох и дрожащим пальцем провел по символам на свитке, замазав их кровью.

– ПОДВЕРГНУТЬ ТАКОЙ ОПАСНОСТИ нашу семью! Наше гордое имя! Этот банк! Я… даже не могу смотреть на тебя!

Руссун Фенек, сгорая от стыда, опустил голову. Он сжимал пальцами рукав своего серого с золотом халата, злясь на то, что шелк так легко скользит сам по себе. Сейчас ему хотелось с такой же легкостью ускользнуть от разъяренного отца.

Руссун предполагал, что смерть Темсы вызвала облегчение у многих, но больше всех она обрадовала именно его. Острый и тяжелый клинок, который висел над его сыновьями, над его женой, над ним самим, исчез. Он не стыдился рассказывать о том, что плакал, узнав о возвращении императрицы, а также о поимке и порабощении тора Борана Темсы.

Но, похоже, Темса даже после смерти остался проклятием Руссуна и наказал его за то, что тот пошел против кодекса и своего отца. Руссуну это казалось несправедливым.

– Отец, я много раз тебе говорил – у меня не было выбора.

– Ты должен был обратиться ко мне! Палата Кодекса…

– Темса запретил мне даже упоминать об этом. Он убил бы Билзара, Хелина и Харию! И что тогда?!

– Как ты смеешь меня прерывать?! – заревел тор Фенек, брызгая слюной.

Он пришел в такую ярость, что его лицо из алого стало свекольным.

Всплеснул руками, Руссун вскочил с кресла и зашагал по комнате, чтобы успокоиться.

– Как только императрица взойдет на трон, все вернется в норму. Расследования продолжатся. Палата Кодекса захочет узнать, почему Темса так высоко забрался и почему мы проводили для него Взвешивания. Ты знаешь, сколько его монет лежит в наших хранилищах, сколько имущества мы купили, оставив их в качестве обеспечения? Мальчик, неужели ты не видишь, что эта история нас погубит?!

– Не называй меня мальчиком! – рявкнул Руссун Фенек. – Мне прекрасно известно, сколько этих проклятых монет хранится у нас. Я же знак! Я сам подделывал бумаги о переводе!

Тор Фенек не привык к тому, что сын кричит на него. Он сосредоточенно сделал вдох, прижал кончики пальцев к столешнице и развел пальцы в сторону так, что получилось нечто вроде клетки. Он прищурил свои глаза цвета шалфея, и, глядя на Руссуна, долго жевал губу и усы, пока не пришел к решению.

– Я не допущу, чтобы Монетный двор Фенека оскверняли такие варвары и душекрады, как Боран Темса – и такой глупец, как ты, который ставит свою жену-нищенку и детей-ублюдков выше нашего гордого имени. Я дал тебе башню и карьеру, надеясь, что ты покажешь себя с лучшей стороны. Но оказалось, что я ошибся, – прорычал Фенек.

Его лицо стало бесстрастным, лишенным каких-либо эмоций. Речь уже шла не о семье, а о деловых отношениях. Нравы в банковском квартале были настолько кровожадными, что должниками могли стать даже родные дети. Как говорили в квартале Оширима, «медь прочнее крови».

– Ты возьмешь на себя вину за этот фарс. Ты нарушил кодекс; ты – заблудший знак, которого шантажировал душекрад. Палата тебя пощадит, – сказал Фенек, и лишь легкая запинка намекала на то, что сейчас он испытывает какие-то эмоции. Он опустил голову. – Ты понятия не имеешь, что ты сделал с нашей семьей.

Руссун разорвал рукава своего халата.

– Все не так. Если уж на то пошло, то свою семью я спас. А все остальное меня сейчас не интересует.

Тор Фенек ударил кулаком по лежащей рядом груде монет и свитков, а Руссун распахнул дверь кабинета ударом ноги и пошел по мраморному полу, отполированному до зеркального блеска. Отражение Руссуна было темным – в коридоре не горел ни один фонарь. Четыре сонных знака, которые все еще упорно трудились, наклонили головы или стерли слюну с губ, заслышав шум. Четыре телохранителя, стоявшие рядом с их высокими башнями, встали по стойке смирно.