— Знаю, — прохрипел я.

— Тогда вперед.

Я взял два ведра и поплелся к колодцу. По дороге попадались люди, женщины с корзинами, мужики с топорами, ребятня, гонявшая облезлую собаку. Кто-то бросал на меня любопытные взгляды, кто-то просто проходил мимо.

Я зачерпнул воду, подцепил ведра на коромысло и пошел обратно. Это был моё первый опыт с коромыслом. И в какой-то момент я толи запнулся, толи неправильно держал палку, в общем я разлил всю воду. Пришлось возвращаться к колодцу. В этот раз я справился, вот только шёл очень медленно, чтобы ведра не раскачивались.

Мысль всех послать в далекое пешее путешествие, стала более навязчивой. И проскальзывать стала чаще.

Я дотащил ведра до кузни и вылил воду в бочку.

— Хорошо, — когда я вернулся сказал Артем. — Теперь можно и поесть.

Вместе с Дядькой Артёмом я зашёл в дом, где он наложил мне в деревянную тарелку до краёв овсяной каши. И в кружку налил воды.

— Мы одни будем кушать? — из воспоминаний Митьки я знал, что у кузнеца была дочь Олена, моя ровесница. И мать, её имени я не помнил.

— Женщины по ягоды ушли. Вернутся не скоро, — зачерпнув полную ложку сказал он. — Ешь. У нас ещё много работы.

Каша была пресная. Ни мяса, ни соли я в ней не почувствовал. Однако я слупил всё до последнего зернышка.

Вскоре мы вернулись в кузню.

— Эй, Митька, — окликнул Артем. — О чем задумался?

Я вздрогнул.

— Ни о чем. Просто смотрел, как вы работаете.

— Интересно? — усмехнулся он.

— Да. Очень. — слукавил я, надеясь пока разговариваем немного передохнуть.

Артем отложил молот и подошел ближе.

— Хочешь научиться? — Я кивнул. — Ну что ж, — он почесал бороду. — Григорий просил, чтобы я тебя приучил к труду. Но если есть желание учиться… почему бы и нет. Только учти: работа тяжелая. И не каждому дано. Руки должны чувствовать металл, понимаешь? Чутье должно быть.

— Наверное. — ответил я.

Артем несколько секунд внимательно смотрел на меня, после чего вернулся к горну.

— Тогда давай снова за мехи. А там посмотрим. Чего застыл?

— Вы же сказали…

— Силы у тебя в руках мало. Пару седмиц поработаешь, а там дам тебе немного постучать. — в том, что у меня сил не хватит нормально ударить в этом теле пока, я был согласен.

Работа в кузне продолжалась пока солнце не стало заходить за горизонт. С непривычки натёр мозоли, спина болела. Артем же работал молча, изредка бросая короткие команды. Под конец дня он выковал несколько гвоздей, топор и какую-то металлическую скобу.

— Хватит на сегодня, — вытирая руки сказал он. — Завтра приходи после своих маханий мечом. — По всей видимости не любил он отчего-то воинское дело. По крайней мере мне так показалось. Когда я выходил, он окликнул меня: — И вот это возьми.

Он протянул мне кусок ржаного хлеба — твердый, но для меня в тот момент это был настоящий пир.

— Спасибо. — выдавил я.

— Работал хорошо. Для первого дня. — И по-доброму добавил: — Иди, отдыхай.

Я взял деревянный меч, прислонённый к стене, и поплелся домой. Открыв дверь, понял, что Григорий ещё не вернулся. И я буквально рухнул на свою охапку соломы, закрыв глаза. Тело гудело от усталости, но мозг продолжал работать.

Сегодня я немного больше узнал о жизни Митьки. Воспоминания несколько раз мелькали перед глазами. Мать… была мать. Звали ее вроде Дарья. Она умерла три года назад от лихорадки. Или, как тут её называли, лихоманка.

Митька тогда замкнулся в себе. До этого он играл с детьми. И был нормальным ребёнком. Но потеря мамы сломала его. После еще одно потрясение — старший брат Ивашка погиб год назад в стычке с татарами. Отношения с отцом и так тогда были не лучшими. А после… после этого Григорий стал ещё жестче, требовательнее. И Митька считал, что отец его презирает.

Но я согласен с Митькой не был. Как я уже говорил, отец был жёстким, но не жестоким. Если бы ему совсем было наплевать на сына, не готовил бы на него еду. И не договаривался бы с кузнецом, как и не стал бы обучать ратному делу.

Дверь скрипнула, и в избу вошел Григорий. Лицо у него было усталое, кольчуга покрыта пылью. Он снял меч, повесил на крюк у стены и тяжело сел за стол.

— Как в кузне? — спросил он.

— Нормально, — ответил я. — дядька Артем сказал, что я справился.

Григорий хмыкнул.

— Это хорошо. Может, хоть руки окрепнут.

Григорию было около сорока. Высокий, под метр восемьдесят, широкоплечий и чернявый, он производил впечатление подтянутого мужчины. Лишь едва заметная проседь в темных волосах выдавала его возраст.