— Осторожнее! Стенка истончена! Может порваться! — голос ассистента вернул его в реальность.

Он полностью сосредоточился на тонкой, почти прозрачной стенке желчного пузыря, на миллиметровых движениях своих пальцев, на блеске хирургической стали.

На мгновение мир сузился до этого маленького, кровавого участка в животе чужой женщины. Не было ни Владимира, ни Мурома, ни телефона в кармане, ни умирающего сына. Была только работа. Только операция. Только здесь и сейчас.

Центральная Муромская больница

Я повернулся к своей команде. Нужно было взять себя в руки, излучать уверенность. Даже если внутри все кричит от ужаса и бессилия.

— Коллеги, — мой голос прозвучал на удивление твердо и спокойно. — Сейчас мы будем вводить экспериментальный антидот. Это первое в истории применение препарата на человеке. Реакция организма абсолютно непредсказуема — от мгновенного улучшения до анафилактического шока и остановки сердца.

Тишина. Даже писк мониторов, казалось, на мгновение притих.

Момент истины. Сейчас каждый из них решает для себя — остаться или уйти. Стать частью истории или умыть руки, сославшись на протокол. Я не осужу, если кто-то уйдет. Это слишком большая ответственность.

Никто не двинулся с места. Все остались.

Герои. Каждый из них. Обычные люди, готовые делать необычные, почти невозможные вещи.

— Кашин, — я начал раздавать приказы, и мой голос наполнился сталью. — Следи за гемодинамикой как ястреб. Давление может рухнуть в любую секунду. При падении ниже шестидесяти систолического — немедленно увеличивай дозу вазопрессоров. Допамин до двадцати микрограмм на килограмм в минуту. Если не поможет — добавляй адреналин. Если и это не сработает — норадреналин в максимальных дозах.

— Понял, — Кашин уже проверял системы для инфузии. — У меня три независимые линии готовы. Все препараты разведены и подключены к портам.

Профессионал. Он уже продумал все возможные варианты. Три независимые линии — чтобы не терять драгоценные секунды на переключение шприцев. Умница.

— Если начнется фибрилляция — дефибриллятор наготове, — продолжал раздавать команды я. — Детские электроды, помним про размер. Начальный заряд пятьдесят джоулей, дальше по нарастающей — семьдесят, сто, сто пятьдесят. Больше ста пятидесяти для ребенка опасно — можем сжечь миокард.

— Дефибриллятор заряжен и проверен, — подтвердил Кашин. — Электроды подключены, гель свежий. Готов к немедленному использованию.

Я повернулся к старшей медсестре.

— Валентина Петровна, экстренные препараты. Адреналин — минимум три ампулы, разведенные для внутривенного введения. Атропин — две ампулы. Преднизолон — девяносто миллиграммов на случай анафилактической реакции. Все в шприцах, подписаны, на стерильном столике прямо у кровати. Чтобы не пришлось бегать к шкафу, если что-то пойдет не так.

Она молча кивнула, показывая на уже подготовленный лоток.

— Все готово, Илья Григорьевич. Адреналин — три миллиграмма в разведении один к десяти тысячам. Атропин — два шприца по полмиллиграмма. Преднизолон — три ампулы по тридцать миллиграммов, уже набраны. Плюс антигистаминные на случай аллергической реакции — супрастин и тавегил.

Тридцать лет опыта. Она уже видела все возможные осложнения и была готова к каждому из них. Таких медсестер нужно ценить на вес золота.

— Марина, респираторная поддержка. Если сатурация начнет падать — а она, скорее всего, начнет, когда пойдет реакция, — готовься немедленно корректировать параметры ИВЛ.

— Поняла, — Марина положила руку на панель управления аппарата ИВЛ. — Сохранила текущие параметры, готова к экстренным изменениям. ЭКМО тоже под контролем — потоки можем увеличить, если понадобится больше оксигенации.

ЭКМО — наш главный козырь. Даже если легкие полностью откажут во время реакции, машина продолжит насыщать кровь кислородом. Это дает нам окно в несколько минут. Иногда несколько минут решают все.

— Катя, — обратился я к самой молодой медсестре, стараясь, чтобы мой голос звучал ободряюще. — Твоя задача — протокол. Записывай все. Время введения с точностью до секунды. Каждое изменение показателей на мониторе. Любые видимые реакции — покраснение кожи, потоотделение, мышечные подергивания. Все, что заметишь. Это первое применение антидота Снегирева на человеке. Твои записи войдут в историю медицины.

Девушка выпрямилась, крепче сжав планшет, словно это был щит.

— Да, Илья Григорьевич! Все запишу! Все до мельчайших деталей!

Молодец, девочка. Страшно, но держится. Из таких вырастают лучшие медсестры. Закаленные в кризисе.

Наконец, я повернулся к Серебряному.

Менталист стоял в углу, руки скрещены на груди, лицо непроницаемое. Но в глазах — живой интерес. Не сочувствие, не страх — чистое научное любопытство. Социопат. Для него это уникальный эксперимент. Занимательное шоу.