— Результат?

Кобрук подняла шприц к тусклому свету коридорной лампы. Жидкость внутри мягко переливалась, как жидкий опал.

— Через пять минут после инъекции вирусная нагрузка упала на девяносто процентов, — вместо неё сказал Серебряный. — Через десять — на девяносто девять. Крыса не только выжила — она пришла в себя! Начала есть!

Сработало. Черт возьми, сработало! Безумная теория старого параноика и молодого лекаря, пришедшего из другого мира, оказалась правдой! Так не бывает, но факт остается фактом.

— Но это крыса, — сказал я, заставляя себя мыслить трезво, отгоняя волну эйфории. — Не человек. Метаболизм другой, иммунная система…

— Знаем, — кивнула Кобрук.

— Но выбора нет, — покачал головой я. — Сын Шаповалова… Мишка умирает. Осталось максимум десять часов, я только что вытащил его. Еще один раз он не переживёт.

— Побочные эффекты абсолютно непредсказуемы, — со всей серьезностью сказал Серебряный. — Это может убить его быстрее, чем вирус. Анафилактический шок, цитокиновый взрыв, отказ почек…

— Или спасти, — жестко возразила Кобрук. — У нас нет времени на клинические испытания. Нет недель, даже дней. У нас остались часы.

Она сразу поняла всю серьезность ситуации. Мишка ей был близок. Он не раз приходил на работу к отцу и бывало Кобрук, у которой не было своих детей, с ним сидела.

Между верной смертью через десять часов и возможной смертью прямо сейчас не было разницы. Результат один. Русская рулетка, только вместо пули — экспериментальное, светящееся лекарство.

А вот и возможное спасение. И для меня, и для неё, выбор был очевиден. Только вот, что на это скажет сам Игорь Степанович.

— Нужно согласие родителей, — сказал я.

Это было последнее формальное препятствие.

Но когда меня оно останавливало? И все же, было бы лучше, чтобы Шаповалов сам принял это решение.

— Мать в истерике, — покачала головой Кобрук. — Я пыталась с ней говорить. Она кричит, что мы убийцы, что мы убьем ее ребенка экспериментами.

Понимаю ее. Страх матери сильнее любой логики. Она видит умирающего сына и боится, что мы ускорим неизбежный конец. Она не может принять рациональное решение в этом состоянии.

— Отец, — сказал я, доставая телефон. — Решать будет Шаповалов.

— Ты уверен? — спросила Кобрук. — Он же… отец. Тоже эмоционально вовлечен.

— Он лекарь. И он доверяет мне.

По крайней мере, я на это надеюсь.

Потому что если он скажет «да», у Мишки появится шанс. А если скажет «нет»…

Сейчас думать не хочу об этом.

Либо триумф, либо катастрофа. Третьего не дано.

Я набрал номер. Гудок. Два. Три.

— Разумовский? — голос Шаповалова был хриплым, на грани срыва. — Новости?

Операционная Владимирской областной больницы.

Игорь Степанович Шаповалов вышел из операционной номер три, и первое, что он почувствовал — как латексные перчатки прилипли к рукам.

Не просто прилипли — приклеились намертво, как вторая кожа. Пот, кровь, тальк изнутри — все смешалось в отвратительный, липкий коктейль, который теперь приходилось отдирать по миллиметру.

Четвертая пара за последние три часа. Или пятая? Или десятая?

Он перестал считать после третьей операции. Или тридцатой? Числа потеряли смысл. Есть только «следующий пациент» и «предыдущий труп». Спленэктомия у подростка только что.

Парень лет шестнадцати, упал с велосипеда. В нормальное время — рутинная, почти скучная операция. Сейчас — чудо, что он вообще дождался своей очереди. Выжил. Этот выжил.

Правая перчатка наконец поддалась, содралась с характерным чавкающим звуком. Под ней кожа была белой, сморщенной, как после долгого купания. И тут же покрылась красными пятнами от прилившей крови.

В отличие от того старика час назад.

Прободная язва, разлитой перитонит. Кишечное содержимое в брюшной полости уже часов шесть, минимум. Гнойники на петлях кишечника, как омерзительные желтые жемчужины.

Он промывал, чистил, зашивал. Бесполезно. Умер прямо на столе. Сердце просто сдалось.

А та девочка перед ним… Господи, та девочка. Одиннадцать лет. Простой гребаный аппендицит! Который лопнул, пока она ждала в очереди. Четыре часа ждала…

Вторая перчатка сопротивлялась сильнее. Шаповалов дернул резче — латекс лопнул, половина осталась на руке, как уродливый резиновый нарост. Пришлось отковыривать ногтями.