Когда он последний раз спал? Нормально спал, в кровати, а не пятиминутными отключками, стоя у стены? Сорок восемь часов назад? Больше? Кажется, в прошлой жизни.

Когда ел? Вчера была чашка кофе. Или позавчера. Желудок сжался в болезненный узел размером с грецкий орех. Он болел, но эта боль хотя бы напоминала, что он еще жив. В отличие от тех… в морге.

Шаповалов покачнулся, схватился за стену.

Держись, Игорь. Еще немного. Еще пара операций. Ты не можешь упасть. Не кому тебя заменить.

Курочкин в терапии — у него своя очередь умирающих. Крамер в неврологии вчера потерял сознание прямо во время люмбальной пункции, его самого увезли в реанимацию с гипертоническим кризом. Остальные… остальные либо заболели, либо сбежали. Героев мало. Трусов всегда больше.

В коридоре его ждал персональный ад, оформленный в больнично-зеленых тонах. Три каталки выстроились вдоль стены как солдаты на плацу. Только вместо ружей у них были капельницы, а вместо касок — кислородные маски.

На первой каталке — женщина. Шаповалов автоматически начал диагностику, даже не подходя ближе. Сорок пять, может пятьдесят лет. Ожирение второй степени. Лицо желтоватое — механическая желтуха. Держится за правый бок, под ребрами. Дышит поверхностно — боится сделать глубокий вдох, это усилит боль. Симптом Мерфи положительный, готов спорить. Острый холецистит, возможно, уже с перфорацией. Час на операцию, если повезет. Если желчный не лопнет прямо на столе.

Вторая каталка. Третья…

Проклятая арифметика медицины катастроф. Женщина может подождать. Старик безнадежен. Парень — самый экстренный, и у него есть шанс. Если успеть. Если…

Он принял решение. Шагнул к каталке с парнем.

В этот момент в кармане халата завибрировал телефон. Муром. Разумовский.

Он выхватил трубку как утопающий хватает спасательный круг.

— Разумовский? Новости?

Пауза на том конце. Плохой знак. Очень плохой.

— Игорь Степанович, у меня две новости. Плохая и… неопределенная.

Неопределенная. Медицинский эвфемизм для «может быть еще хуже».

— Говори прямо.

— У Мишки был криз. Фибрилляция желудочков. Мы его реанимировали, но…

Мир качнулся. Шаповалов схватился за стену, чтобы не упасть.

Фибрилляция. Сердце остановилось. Мой мальчик был мертв. Пусть несколько минут, но мертв. НЕТ!

— Но? — выдавил он, чувствуя, как леденеют пальцы.

— Сердце на пределе. Следующего криза он не переживет. У нас максимум десять часов. Возможно, меньше.

Шаповалов стоял, прижавшись плечом к холодной стене, и слушал этот приговор.

Вокруг кричали люди, плакала женщина, хрипел умирающий старик, а он ничего этого не слышал.

— Вторая новость? — Голос был мертвый. Механический. Как у робота.

— У нас есть лекарство.

Что? Шаповалов на мгновение подумал, что ослышался. Что это слуховая галлюцинация, вызванная усталостью.

— Что за лекарство?

— Экспериментальный антидот. Создан по формуле профессора Снегирева.

Снегирев. Легенда. Миф. Его формулы изучали в медицинских академиях как пример гениальности. И безумия.

— Мы расшифровали состав, подобрали современные аналоги компонентов. Магистр Арбенин из столицы синтезировал. Испытания на лабораторных животных — успешные. Зараженная крыса выздоровела. Вирусная нагрузка упала на девяносто процентов.

Крыса. Они испытали на крысе и хотят колоть моему сыну.

Мой сын — подопытная крыса для их эксперимента. Пациент номер один в протоколе клинических испытаний. Если выживет — прорыв в медицине, статьи в журналах, слава. Если умрет — «к сожалению, препарат оказался токсичен для человека, необходимы дальнейшие исследования».

— На людях не испытывалось?

— Нет.

— Риски?

— Честно? Пятьдесят на пятьдесят.

Подбрасывание монетки. Орел — жизнь, решка — смерть. Русская рулетка с половиной заряженного барабана. Хреновые шансы. Но десять часов медленной агонии — это ноль шансов.

— Антидот может спасти Мишку, — продолжал Разумовский, его голос был ровным, констатирующим, как будто он зачитывал историю болезни. — Или убить его быстрее, чем вирус. Возможна аллергическая реакция, анафилактический шок, токсическое поражение органов.

«Я знаю все эти слова. Учил их в институте. Видел все эти состояния. Анафилаксия — это когда лицо раздувается как подушка, гортань отекает, и человек задыхается, синея на глазах, умирая в сознании от удушья. Я видел ребенка, умершего от анафилаксии на обычный, рутинный антибиотик. За три минуты. Его мать кричала так, что в соседнем отделении было слышно».

— Мы не знаем, как детский организм отреагирует на смесь шести сильнодействующих препаратов плюс магический катализатор.

— Магический катализатор? — выдавил Шаповалов.