Шрифт:
— «Слезы феникса». Концентрированная жизненная энергия.
Магия. Мы дошли до магии.
«Мишка всегда спрашивал: „Папа, а фениксы правда есть?“ Я отвечал: „В сказках есть, солнышко“. Теперь сказка станет реальностью. Или кошмаром».
— Жена? — спросил Шаповалов.
Лена. Моя Лена. Что она думает обо всем этом?
— Против. Категорически, — голос Разумовского на том конце провода был тихим, полным сочувствия. — Она… она пытается взять себя в руки, но это сложно. Она требует консилиум, протоколы доклинических испытаний, данные по токсикологии… Она говорит как лекарь, Игорь Степанович. И как лекарь, она не может одобрить применение на своем ребенке непроверенного препарата с неизвестными побочными эффектами.
Именно поэтому она против. Не потому что не понимает. А потому что ПОНИМАЕТ слишком хорошо. Она знает статистику первых фаз клинических испытаний. Знает, сколько «прорывных» препаратов, блестяще показавших себя на крысах, убивали пациентов на первой же инъекции.
— Игорь Степанович, — голос Разумовского стал еще мягче. — Решение за вами. Как отцом. Как законным представителем.
Как отцом. Не как лекарем.
Разумовский понимает — сейчас в нем борются две ипостаси. Лекарь говорит: «Рискованно, непроверено, может убить». Отец кричит: «Попробуй все! Любой шанс! Пусть один из ста, из тысячи!»
— Но я должен предупредить, — продолжал Разумовский. — Если мы не введем антидот сейчас, пока организм еще борется, потом может быть уже поздно.
Окно возможностей.
В медицине всегда есть это проклятое окно — короткий, ускользающий момент, когда вмешательство еще может помочь. Упустишь его — и дверь захлопнется навсегда.
Шаповалов закрыл глаза.
Вокруг него кипел ад. Стоны пациентов — женщина с холециститом тихо всхлипывала от боли. Крики медсестер — «Лекарь, нужна помощь в третьей палате!» Топот ног — санитары бежали с очередной каталкой, на которой лежал кто-то, накрытый простыней с головой. Звон металла — кто-то уронил лоток с инструментами.
Это реальность. Это мой мир последние двое суток. Ад, где я бог и дьявол одновременно.
А в голове…
«Папа, смотри, я нарисовал дракона!»
«Мишке четыре года. Он бежит ко мне, размахивая помятым листком бумаги. На листке — какие-то каракули. Большой круг с палками. „Это дракон?“ — спрашиваю я. „Да! Он добрый! Он защищает принцессу!“ И я вижу. Я действительно вижу дракона в этих каракулях. Потому что мой сын видит».
«Папа, почему небо голубое?»
«Папа, когда я вырасту, я буду как ты! Я буду лечить людей!»
«Папа, я тебя люблю!»
'Каждый вечер. Каждое утро. Когда я ухожу на работу — он бежит, обнимает мои ноги, потому что выше не достает.
Когда прихожу — прыгает на руки, обвивает шею своими тонкими ручонками. Шепчет в ухо: «Папа, я тебя люблю больше всех на свете!»
И я отвечаю: «И я тебя, солнышко. До неба и обратно»."
Боль отца разрывала грудь. Физическая, острая боль, как при инфаркте. Хотелось выть, рвать на себе волосы, бить кулаками эту обшарпанную стену.
МОЙ СЫН УМИРАЕТ!
Разум врача был холоден как лед. Статистика. Вероятности. Десять часов агонии — это стопроцентная смерть. Экспериментальный препарат — это пятидесятипроцентная смерть.
Математика была простой и жестокой. Пятьдесят процентов — это бесконечно больше, чем ноль.
А сердце… сердце просто разрывалось на части. Он открыл глаза. Разумовский тоже лекарь. И он тоже дал клятву. «Не навреди» — первая, главная заповедь. Он не стал бы предлагать этот антидот, если бы сам не верил в него до последнего. Если кто и может спасти Мишку сейчас — это Разумовский.
— Вводи, — глухо сказал он.
Одно слово. Пять букв. Два слога. Приговор или помилование.
Глава 9
Операционная Владимирской областной больницы.
«Я только что подписал либо смертный приговор своему сыну, либо индульгенцию. Я либо отец-герой, который рискнул всем ради призрачного шанса. Либо отец-убийца, который отдал своего единственного ребенка на заклание науке».
— Вы уверены? — в голосе Разумовского на том конце провода звучало глубокое сочувствие.
«Он понимает. Понимает, что я сейчас чувствую».
— Разумовский, — Шаповалов говорил медленно, взвешивая каждое слово, вкладывая в него всю свою боль и всю свою надежду. — Я тебе доверяю.
Доверие. Самое ценное, что может дать один лекарь другому. Не просто «я верю в ваш профессионализм». А «я вверяю вам самое дорогое, что у меня есть — жизнь моего ребенка».
— Полностью. Абсолютно. Ты спас моего сына трижды. Спаси и в четвертый. Вводи лекарство.
— Игорь Степанович…