Я же просто сидел, откинувшись на спинку дивана, и закрыл глаза. Внутри была абсолютная пустота.

— Эй, герой! Ты чего там? — Фырк, невидимый для остальных, устроился у меня на коленях. — Мы же победили!

Первым тишину нарушил Киселев. Его голос был тихим, без привычного начальственного апломба.

— Я до сих пор не понимаю, как ты поймал того… первого. Он же сам, он буквально прыгнул тебе в пинцет. Я стоял в метре и видел все своими глазами на мониторе. Это было невозможно.

— Иногда, когда долго смотришь в бездну, она начинает тебе помогать, — философски ответил я, не открывая глаз.

Артем усмехнулся.

— А я до сих пор в шоке от того разрыва артерии, — сказал он. — Я был на сто процентов уверен — все, мы его потеряли. А ты просто заткнул дырку пальцем и продолжил шить. С таким спокойствием, будто штопаешь старый носок.

— Главное правило хирурга: в операционной паникует только пациент, — произнес я как аксиому. — Все остальные — работают.

Мы снова замолчали. Но тишина изменилась. Из напряженной и тяжелой она стала спокойной, почти умиротворенной. Тишина товарищества.

Киселев медленно повернулся ко мне.

— Знаешь, Разумовский, я сорок лет в хирургии. Думал, что видел все. Пересадку почки, операцию на открытом сердце, сшивание оторванных конечностей. Но сегодня… сегодня я понял, что ничего не знаю, — он говорил медленно, подбирая слова. — Ты использовал техники, о которых я только читал в столичных журналах. Ты провел операцию уровня лучшей университетской клиники Империи. Ты… ты хирург. С большой буквы хирург!

Если бы ты только знал, насколько ты прав, Игнат Семенович.

— Вот так! Пусть знают наших! — с гордостью пискнул Фырк. — Хирург из будущего и его гениальный пушистый ассистент!

Киселев медленно встал, подошел к старому, обшарпанному шкафчику в углу. Порывшись в нем, он достал пыльную, запечатанную сургучом бутылку.

— Мой «эН-Зэ», — пояснил он. — Имперский коньяк, двадцатилетней выдержки. Берег для особого случая. Думаю, сегодня он наступил.

Он нашел три пыльные рюмки, сполоснул их под краном и разлил янтарную, пахнущую ванилью и дубом жидкость.

— Я не знаю, как ты это сделал. И, честно говоря, не хочу знать, — он поднял свою рюмку. — Но сегодня я видел не просто операцию. Я видел настоящее искусство. За искусство!

Мы молча чокнулись. Коньяк обжег горло и разлился горячей, живительной волной по уставшему телу.

В этот момент в дверь комнаты отдыха тихо постучали. Вошла Кобрук. Она выглядела уставшей, но в ее глазах горел огонь. Она все знала.

— Илья Григорьевич, можно вас на минуту?

Я поставил рюмку и поднялся. Киселев тут же встал следом.

— Нет, Игнат Семенович, — мягко, но твердо остановила его Кобрук. — Разговор только с Ильей Григорьевичем.

Кобрук ждала меня прямо у двери. Она нетерпеливо постукивала носком элегантной туфли по стертому линолеуму — похоже нервная привычка, которую она обычно тщательно контролировала. Сейчас контроль, очевидно, дал сбой.

Интересно.

Анна Витальевна Кобрук, «железная леди» муромской медицины, теряет контроль над языком тела. Постукивание ногой — признак нетерпения и скрытого беспокойства. Это что-то новое.

Значит, ситуация, в которую она меня ведет, для нее самой некомфортна и непредсказуема.

— Пойдемте, Илья Григорьевич, — она резко развернулась и быстро пошла по коридору, не дожидаясь ответа. — Магистр Журавлев ждет.

Я молча последовал за ней, засунув руки в карманы халата. Тело гудело от шестичасового напряжения. Мышцы спины казались каменными, в руках ощущался легкий тремор от усталости.

Но адреналин послеоперационного периода все еще циркулировал в крови, поддерживая мозг в состоянии повышенной боеготовности.

— Эй, двуногий, а что это железная леди так дергается? — Фырк устроился у меня на плече. — Смотри, как плечи ходят. Прямо как у кошки перед прыжком!

Он прав. Ее шаг был слишком быстрым, спина — неестественно прямой. Она шла на бой, а не на совещание.

Мы свернули в длинный, тихий коридор административного корпуса. Посреди этого коридора Кобрук вдруг резко остановилась и обернулась ко мне.

— Илья, — она посмотрела на меня в упор, — а ты… ты что совсем не нервничаешь?

Я пожал плечами.