— Точно. Ты что, был там?

— Слышал только, — хмыкнул я.

Был ли я в «Малахите»? Да, был, Катя, был. Более того, скажу, что в «Малахите» я был не один раз, а много. И почти каждый из этих раз я был там вместе с тобой. Было это в твоей юности, а для меня совсем недавно. Я ещё даже помнил запах этого места. И я помнил радость в сердце, когда мы с тобой выбирались куда-то, хотя бы и в этот дурацкий кабак. Ты любила рестораны, если помнишь…

Катя давно свернула с шоссе и ехала по сосняку. Впереди показалась сруб, и сердце сжалось, будто Кукуша врубил в своей бэхе ретростанцию.

— Ляг, отдохни и послушай, что я скажу… .

— А? — посмотрела на меня Катя с удивлением.

— Да, говорю, дух лихих девяностых отсюда, похоже, так и не успел выветриться.

На парковке стоял гелик. Старый. Рядом шестисотый. Побитые временем, видавшие виды они выглядели монументами прошлого. Да и само здание. Сруб почернел, крыша почернела, от былой роскоши, которой гордилась эта избушка тридцать лет назад, не осталось и следа.

Даже вывеска «Малахит», кажется, за эти годы ни разу не обновлялась. Та же самая, только покосившаяся и покоцанная дождями, ветрами и снегами, каждую весну сходящими с крутой крыши.

Катя запарковалась, и мы зашли внутрь. Пела «Агата Кристи».

Ляг, отдохни и послушай, что я скажу

— Ну ты прямо как в воду глядел, — распахнула глаза Катя и посмотрела на меня, как на медиума. — Обалдеть. Но место прикольное.

Прикольное. Только мне вдруг стало неприкольно. Всплыли не такие уж давние воспоминания, и я увидел лица парней, с которыми здесь сиживал, Эдика Калякина. Вспомнил, как пару раз привозил сюда тощего малолетку, похожего на кукушонка, которого все так и звали.

Я сказал, успокойся и рот закрой…

Здесь даже пахло знакомо. К тому давнему запаху новой, яркой, бурной и необузданной жизни сейчас примешался запах увядания, тлена. Унылая пора, очей очарованье…

— Ты чего расстроился? — удивилась Катя.

— Всё нормально, Катюша. Всё нормально.

Всё могло бы быть нормально, Катя, но не стало. А сейчас… — я махнул рукой.

Я на тебе, как на войне

А на войне, как на тебе…

Мы сели на старые уродливые стулья за уродливый стол, взяли в руки старые ножи и вилки и заказали какую-то хрень, которую в новой жизни уже никто не ел и не хотел есть. За парой столиков сидели такие же как и мы попаданцы во времени, выглядевшие так, будто за дверью до сих пор бушевали девяностые.

Нам принесли идиотские салаты и идиотское жаркое. И запотевший пузырёк беленькой. На Катю, видать, нахлынуло, просто она не подавала виду. Но вино сегодня было заменено крепким и бескомпромиссным зельем, самым чистым, чтобы и память свою, вероятно, сделать такой же чистой и прозрачной. Чтобы не давила грузом раскаяния и не вышибала слезу после каждого выпитого глотка хмельной влаги.

Окончен бой, зачах огонь

И не осталось ничего

А мы живём, а нам с тобою

Повезло назло…

Катя быстро опьянела и привычно стала клясть свою судьбинушку и свою бестолковую голову, и Никитоса, и свою неблагодарную дочь, и Матвея, которому на мать плевать с высокой колокольни. И один-то у неё и остался искренний друг в этой жизни, которому от неё не надо ни постели, ни денег. И друг этот, кристальный и чистый человек, бескорыстный и незлобивый… Этим другом был я.

Американ бой, уеду с тобой…

Песни менялись, а настроение нет.

— Почему, кстати, ты не уедешь? — спросил я. — Ведь у тебя должны быть средства. Поезжай на море, в Сочи, в Судак, в Калининград.

— Издеваешься?! Какие средства? Они есть, но я не могу их взять. Я как те трое с консервной банкой в лодке. Или как дворовый Трезор. Лежу на сундуке с богатствами и охраняю. Но мне никто не даст и копейки.

— И где этот сундук с богатствами?

— Он… — прошептала Катя и пристально посмотрела на колдырей за дальним столом, — у меня в доме.

Она пьяно кивнула и показала указательным пальцем вниз, в сторону центра земли.

— Но там не деньги! Там документы!

— На кого ты писала завещание? — спросил я.

— Что? — захохотала она. — Я ещё не писала!

Значит убивать её Никита пока не собирался.

— Я говорю, там не деньги!

Там, Катя, документы на принадлежащие тебе компании. Не в банке же их хранить, правда?

— Только т-с-с-с!

Она кивнула и начала с чувством подпевать Каю Метову:

О-е, вот ты где, радость моя,