– Надеюсь. Я… просто очень испугалась. – Лиззи всхлипывает, прижимая к себе Анджелину, и у меня в груди появляется неприятное чувство жжения.

Боже, я что, серьезно переживаю из-за этой псины?

– Я зашла домой, Анджелина не побежала мне навстречу. Я подумала, что она могла просто уснуть, ведь уже поздно, а затем увидела ее. Она спокойно лежала в своем домике, еда была не тронута, а рядом были маленькие кусочки этой чертовой утки… Боже, такое ведь уже случалось, я должна была…

– Через пару минут мы будем в клинике. И ей окажут помощь. – Я кладу ладонь ей на колено, чтобы успокоить, но тут же отдергиваю руку.

– Спасибо, что сорвался со мной посреди ночи. Ты не должен был…

– Должен, – резко обрубаю я.

Лиззи едва заметно кивает и поворачивается к окну, прижимая к себе свою собаку. Я крепче сжимаю руль в попытке успокоиться. Ведь я не на шутку испугался, увидев Лиззи в таком состоянии. Ее слезы разбивают мне сердце. На мгновение я поймал себя на мысли, что это все та же Лиззи, в которую я когда-то влюбился. Искренняя, настоящая, без всех этих защитных шипов.

И сердце в моей груди вдруг забилось чаще от осознания того, что я действительно боюсь ее потерять, как только истечет срок нашей сделки.

Подъехав к клинике, я торможу так резко, что Лиззи приходится упереться рукой о консоль.

– Черт, прости, – выдыхаю я и вылетаю из машины.

Лиззи выходит со своей стороны, и я, обойдя «Теслу», тут же поднимаю их с Анджелиной на руки.

– Гаррет, я могу дойти сама.

– Я знаю, – тяжело сглатываю я, пытаясь унять учащенное сердцебиение. Надеюсь, мы не опоздали и все будет хорошо.

Следующие двадцать минут я сижу один в холле и жду, когда вернется Лиззи. Все это время не нахожу себе места.

А что, если мы опоздали и уже слишком поздно?

Я не переживу, если не смог спасти это чудище. Видеть Лиззи такой разбитой – больно. Проще умереть самому, чем позволить погибнуть этому волосатому отродью.

Когда Лиззи наконец появляется в коридоре, я тут же подрываюсь на ноги. По ее глазам я вижу, что она плакала.

– Как чудище? – спрашиваю я.

– Меня попросили подождать, пока игрушку достанут. Некоторое время Анджелина будет под наркозом.

Она говорит очень тихо, а затем сбрасывает свои сабо и с ногами забирается на скамью. Я опускаюсь перед ней на колени в попытке поддержать:

– Слушай, твое чудище настоящий боец. Она…

– Гаррет, не надо.

– Не надо? – хмурюсь я.

– Да. – Она тяжело сглатывает. – Послушай, я правда ценю то, что ты привез нас сюда и пытаешься утешить, но… я не люблю это. Мне не нравится то, что ты сейчас видишь меня в таком состоянии. Я ненавижу беспомощность. И говорить с тобой о том, что я чувствую, мне не хочется. Я не люблю это.

– Не любишь что? То, что люди могут испытывать к тебе чувство сострадания?

– Именно. Я вообще не люблю говорить о чувствах. Своих или чужих – неважно.

– Мне… оставить тебя одну? – хрипло спрашиваю, надеясь на твердое «нет» в ответ.

– Необязательно. Просто не пытайся меня утешить. Не нужно.

– Хорошо, – киваю я и поднимаюсь с пяток. – Пойду возьму кофе.

Увидев вендинговый аппарат в углу, я беру два напитка и какое-то подобие сэндвича, на случай если Лиззи захочет поесть, а затем возвращаюсь к скамье.

– Это тебе, – протягиваю ей стаканчик.

– Я не пью кофе.

– Я знаю. Это горячий шоколад. Ты ведь все еще его любишь?

Она несколько раз хлопает своими длинными ресницами, удивленно глядя на меня. Наверняка озадаченная тем, что я все еще помню.

– Да, – наконец отвечает она. – Спасибо.

Коротко киваю и сажусь рядом с ней. Сделав глоток, спрашиваю:

– Твой горячий шоколад такой же мерзкий на вкус, как тот кофе, что я только что попробовал?

Лиззи усмехается.

– Омерзительный.

Я фыркаю, поставив свой стаканчик на стул рядом с собой, а затем шумно выдыхаю:

– Лиззи… я должен извиниться перед тобой.

– За горячий шоколад? – Она вскидывает бровь. – Не переживай. Ты не виноват, что в больницах нет шеф-повара с мишленовской звездой.

– Нет, – изо рта вырывается смешок. Прислонившись затылком к стене позади, я продолжаю: – Я должен извиниться за то, как вел себя с тобой. Ты должна знать, что я не спал ни с кем в Тампе. И вообще не прикасался ни к кому с той самой минуты, как ты постучала в мою дверь.