И вотъ, если съ точки зрнія выбора жизненныхъ и историческихъ явленій для воспроизведенія взглянуть на творчество великаго драматурга, то предъ нами развернется вполн цльная симфонія отзвуковъ его душевныхъ переживаній и обрисуется естественная смна переливовъ той окраски, въ которой являлась жизнь предъ созерцавшимъ ее высокимъ духомъ Шекспира.

Было время, когда жизнь захватывала Шекспира только со стороны сладкихъ чаръ своихъ, вначал высоко-поэтическихъ, какъ мимолетное видніе любви Ромео и Джульеты, затмъ просто жизнерадостныхъ, какъ y Фальстафа. Но подъ приманкой ароматныхъ цвтовъ наслажденія тонкое чувство творца Гамлета очень скоро распознало запахъ гнили и разложенія, и мрачное настроеніе Гамлетовскаго періода раскрыло зрителю Шекспировскаго театра весь ужасъ нашего бытія. Умъ мене разносторонній ограничился бы этимъ мрачнымъ міропониманіемъ, манящимъ къ себ своею стройностью и нравственнымъ ригоризмомъ. Но въ Шекспир было слишкомъ много жизненныхъ силъ, чтобы удовлетвориться однимъ инертнымъ отрицаніемъ. Вотъ почему онъ, въ конц концовъ, изжилъ пору отчаянія, и творчество его закончилось гармоническимъ аккордомъ послднихъ «романическихъ» пьесъ. Здсь снова жизнь полна очарованія, но уже не для насъ, a для нашихъ преемниковъ въ жизни, которые въ свою очередь посл поры очарованія пройдутъ весь ужасный циклъ разочарованія, чтобы въ конц концовъ успокоиться на мысли о круговорот мірового процесса. Если подвести все это подъ философскую схему, то передъ нами полное воплощеніе въ художественной форм великаго закона развитія мірового процесса, установленнаго Гегелемъ. Предъ нами тезисъ, антитезисъ и синтезисъ пониманія сущности жизни.

A если говорить мене мудреными словами, то передъ нами схема душевной жизни великаго мудреца. Онъ былъ очарованъ жизнью, пока въ немъ кипли молодыя силы; онъ почувствовалъ горькій привкусъ жизни, когда угаръ первыхъ упоеній прошелъ; онъ примирился съ темною стороною жизни, когда въ его собственномъ дом снова расцвла молодая жизнь. Но это примиреніе не есть обычное довольство состарившагося и устроившаго свои длишки человка. Это та мудрость, которая сквозь мелкую суету жизни увидла очертанія вчности. Такова общая схема душевной жизни Шекспира. Конечно, не Шекспира — дльца, a Шекспира — творца, когда онъ, переставая принадлежать самому себ, безгранично высоко подымался надъ интересами мышьей бготни повседневной жизни.

Присмотримся теперь къ нкоторымъ деталямъ этой схемы.

Первый періодъ приблизительно обнимаетъ годы 1590–1594. По литературнымъ пріемамъ его можно назвать періодомъ подражательности. Шекспиръ еще весь во власти своихъ предшественниковъ. Если "Титъ Андроникъ" дйствительно имъ написанъ, то комическіе ужасы трагедіи — прямое и непосредственное отраженіе ужасовъ пьесъ Кида и Марло, получившихъ въ неокрпшемъ талант молодого писателя еще боле нелпое развитіе. Вліяніе манернаго Лили и такъ называемаго эвфуизма сказывается въ вычурности стиля перваго періода. Но уже просыпается и собственный геній. Въ спорномъ, но все-же хоть въ малой степени принадлежащемъ Шекспиру, "Генрих VI" ненужныхъ ужасовъ уже меньше, a въ "Ричард III" ужасы уже органическая необходимость, нужная для обрисовки страшной личности главнаго героя. По настроенію первый періодъ можно назвать періодомъ идеалистической вры въ лучшія стороны жизни. Съ увлеченіемъ наказываетъ молодой Шекспиръ порокъ въ своихъ историческихъ трагедіяхъ и съ восторгомъ воспваетъ высокія и поэтическія чувства — дружбу, самопожертвованіе и въ особенности любовь. Есть въ первомъ період и произведенія почти безразличныя, именно передланная изъ Плавта "Комедія Ошибокъ". Грубый комизмъ, грубыя остроты этой, въ общемъ, очень слабой пьесы, главнымъ образомъ, назначены для потхи райка, и только на эпизодической личности молодой Люціаны лежитъ нкоторый отпечатокъ обаянія шекспировскихъ женщинъ. Но основную окраску первому періоду даютъ пьесы, гд молодость автора сказалась въ томъ ореол, которымъ онъ окружаетъ молодое чувство. Какъ ни искусственны "Безплодныя усилія любви", какъ ни вычуренъ тотъ турниръ придворнаго остроумничанія, который разыгрывается дйствующими лицами, все-же заразительно дйствуетъ бьющая ключемъ граціозная жизнерадостность этой веселой компаніи, которая не сомнвается, что жизнь полна чуднаго очарованія, если самъ любишь и находишь взаимность. Еще больше прославленія любви и вры въ ея волшебную силу въ "Двухъ веронцахъ". И тутъ вс главные герои молоды, и тутъ въ центр жизни поставлено трепетное ожиданіе счастливой взаимности. По обаянію молодой страсти "Два веронца" какъ-бы предвстники драгоцннйшей жемчужины перваго періода, "Псни псней" новой европейской литературы — "Ромео и Джульетты", дальше которой не можетъ идти апоеозъ любви. Ничего не значитъ, что налетвшій ураганъ страсти сокрушилъ молодыхъ любовниковъ у самаго предверія ихъ еле обозначившейся жизни, ничего не значитъ, что, говоря заключительными словами трагедіи, "разсказа нтъ печальнй и грустнй". Это, все-таки, пснь торжествующей любви, и страстный юноша въ томъ возраст, когда объятія любимой женщины представляются высшимъ благомъ жизни, всегда съ энтузіазмомъ скажетъ, что для дня такой любви и жизни не жаль.

Волшебный ореолъ, который Шекспиръ съумлъ придать своимъ любовникамъ, при всей трагичности, длаетъ ужасъ "печальнаго разсказа" сладкимъ, и собственныя имена героевъ трагедіи вотъ уже 3 вка продолжаютъ быть нарицательнымъ обозначеніемъ высшей поэзіи страсти.

Какъ-бы на порог второго періода творческой дятельности Шекспира, приблизительно обнимающаго годы 1594–1601, стоитъ одно изъ знаменитйшихъ его произведеній "Венеціанскій купецъ". Въ немъ еще не мало подражательности. Вншними чертами главный герой этой странной "комедіи" — жидъ Шейлокъ находится въ генетической связи съ главнымъ героемъ "Мальтійскаго Жида" Марло — ужаснымъ Варравой. Но въ этой же пьес геній Шекспира уже могуче обнаружилъ свою самостоятельность и съ необыкновенною яркостью проявилъ одну изъ наиболе удивительныхъ способностей своихъ — превращать грубый, неотесанный камень заимствуемыхъ сюжетовъ въ поражающую совершенствомъ художественную скульптуру. Сюжетъ "Венеціанскаго купца" взятъ изъ ничтожнаго разсказа, вычитаннаго y посредственнаго итальянскаго новелиста ХІІ вка Джіовани Фіорентино. Но съ какою глубиною вдумался Шекспиръ въ этотъ пустой анекдотъ, съ какимъ поражающимъ умніемъ уяснить себ вс послдствія извстнаго положенія проникъ онъ въ самую сердцевину вопроса и наконецъ съ какою художественною свободою отнесся къ своей задач. Пушкинъ прекрасно понялъ Шекспира, когда прославлялъ его "вольное и широкое изображеніе характеровъ". Благодаря этой художественной разносторонности, имя Шейлока въ одно и то же время и стало нарицательнымъ обозначеніемъ исторической связи еврейства съ деньгами, и вмст съ тмъ во всей огромной литератур, посвященной защит еврейства нтъ ничего, что было бы ярче, убдительне, сильне, человчне знаменитаго монолога Шейлока: "Да разв у жида нтъ глазъ? разв y жида нтъ рукъ, органовъ, членовъ, чувствъ, привязанностей, страстей"? и т. д.

Остаткомъ настроенія перваго идеалистическаго періода въ "Венеціанскомъ купц", кром подражанія Марло, является вра въ дружбу, столь самоотверженнымъ представитилемъ которой выступаетъ Антоніо. Переходъ ко второму періоду сказался въ отсутствіи той поэзіи молодости, которая такъ характерна для перваго періода. Герои еще молоды, но уже порядочно пожили, и главное для нихъ въ жизни наслажденіе. Героиня пьесы — Порція пикантная, бойкая бабенка, но уже нжной прелести двушекъ "Двухъ Веронцевъ", a тмъ боле Джульеты въ ней совсмъ нтъ.

Беззаботное, веселое пользованіе жизнью и добродушное жуированіе — вотъ главная черта второго періода, центральною фигурою котораго является третій безсмертный типъ Шекспира — сэръ Джонъ Фальстафъ, постоянный гость таверны "Кабанья голова". Много вливаетъ въ себя эта "бочка съ хересомъ", но всего мене онъ обыкновенный кабацкій засдатель. Это настоящій поэтъ и философъ веселаго чревоугодничества, y котораго стремленіе къ искрящейся жизни духа, къ блеску ума столь же сильно, какъ и жажда ублаготворенія животныхъ потребностей. Фейерверкъ его геніальнаго добродушно-циническаго остроумія столь-же для него характеренъ, какъ и чревоугодничество. Не будь онъ такимъ, онъ не былъ бы въ состояніи увлечь за собою ни мало не испорченнаго принца Галя изъ дворца въ кабакъ,

Съ большою долею правдоподобія устанавливаютъ связь между Фальстафіадою и турнирами веселаго остроумія, происходившими въ средин 1590-хъ гг. въ литературно-артистическихъ кабачкахъ, среди которыхъ особенно славилась таверна «Сирены» (Mermaid). Здсь собирались писатели, актеры и приходила аристократическая молодежь. Предсдательствовалъ ученый Бэнъ Джонсонъ, но его, по преданію, всегда отодвигало на второе мсто блестящее остроуміе Шекспира.

Гораздо мене удачно желаніе привести въ связь Фальстафа съ типомъ хвастливаго воина, извстнаго еще древности. Фальстафъ, конечно, вретъ и хвастаетъ, но исключительно для краснаго словца, для того, чтобы потшить компанію. Уличатъ — ничего, это его ни мало не смущаетъ, потому что личной карьеры онъ никогда не длаетъ и дальше того, чтобы достать деньги на вечерній хересъ, его заботы не идутъ. Лучшимъ доказательствомъ этого отсутствія личнаго элемента въ цинизм Фальстафа — да иначе онъ былъ бы обыкновеннымъ мошенникомъ по нкоторымъ своимъ пріемамъ добывать деньги — можетъ служить неудача "Виндзорскихъ кумушекъ". Фигура Фальстафа привела въ такой восторгъ "двственную" королеву Елизавету, которая, не морщась, выслушивала вс неслыханно-непристойныя остроты "толстаго рыцаря", что она выразила желаніе опять увидть Фальстафа на сцен. Шекспиръ исполнилъ ея желаніе, въ нсколько недль написавши "Виндзорскихъ кумушекъ", но первый и послдній разъ захотлъ морализировать, захотлъ «проучить» Фальстафа. Для этого онъ извратилъ самую сущность безпечно-безпутной, ни о чемъ не думающей, даже о самомъ себ, натуры Фальстафа и придалъ ему хвастливое самомнніе. Типъ былъ разрушенъ, Фальстафъ утрачиваетъ всякій интересъ, становится смшонъ и отвратителенъ, a комедія представляетъ собою малохудожественный водевиль, съ натянуто смшными и неправдоподобными подробностями, да вдобавокъ еще съ прснымъ нравоученіемъ.

Гораздо удачне попытка снова вернуться къ Фальстафовскому типу въ заключительной пьес второго періода "Двнадцатой ночи". Здсь мы въ лиц сэра Тоби и его антуража имемъ какъ бы второе изданіе сэра Джона, правда, безъ его искрящагося остроумія, но съ тмъ же заражающе добродушнымъ жуирствомъ. Сэръ Тоби, какъ и Фальстафъ, человкъ въ всякомъ случа, искренній и терпть не можетъ пышныхъ фразъ. Поэтому онъ съ наслажденіемъ принимаетъ участіе въ забавномъ дураченіи надутаго ханжи Мальволіо, подъ личиною добродтельныхъ фразъ въ сущности обдлывающаго свои длишки. Въ лиц Мальволіо Шекспиръ зло вышутилъ пуританство, и это конечно, характерно для періода его творческой жизни, который художественно наиболе ярко выразился въ созданіи Фальстафа.