– Да, – снова ответили они.

– Считаете ли вы, что его надо принять?

– Да, – в последний раз сказали они.

– Ты готов принести клятву? – спросил председатель у вступавшего.

– Готов, – отвечал Сен-Жюст.

Тогда председатель слово в слово повторил все три периода той клятвы, которую ранее повторял за ним Бийо, и всякий раз, когда председатель делал паузу, Сен-Жюст твердым и пронзительным голосом отзывался:

– Клянусь!

После клятвы рука невидимого брата отворила ту же дверь, и Сен-Жюст удалился тою же деревянной поступью автомата, как и вошел, не оставив позади, по-видимому, ни сомнений, ни сожалений.

Председатель выждал, покуда не затворилась дверь в крипту, а затем громким голосом позвал:

– Номер третий!

Драпировка в третий раз поднялась, и явился третий адепт.

Как мы уже сказали, это был человек лет сорока-сорока двух, багроволицый, с угреватой кожей, но, несмотря на эти вульгарные черточки, весь облик его был проникнут аристократизмом, к которому примешивался оттенок англомании, заметный с первого взгляда.

При всей элегантности его наряда в нем чуствовалась некоторая строгость, начинавшая уже входить в обиход во Франции и происхождением своим обязанная сношениям с Америкой, которые установились у нас незадолго до того.

Поступь его нельзя было назвать шаткой, но она не была ни твердой, как у Бийо, ни автоматически четкой, как у Сен-Жюста.

Однако в его поступи, как и во всех повадках, сквозила известная нерешительность, по-видимому свойственная его натуре.

– Приблизься, – обратился к нему председатель.

Кандидат повиновался.

– Каково твое имя среди профанов?

– Луи Филипп Жозеф, герцог Орлеанский.

– Каково твое имя среди избранных?

– Равенство.

– Где ты увидел свет?

– В парижской ложе Свободных людей.

– Сколько тебе лет?

– У меня более нет возраста.

И герцог подал масонский знак, свидетельствовавший, что он облечен достоинством розенкрейцера.

– Почему ты желаешь быть принятым среди нас?

– Потому что я всегда жил среди великих, а теперь наконец желаю жить среди простых людей; потому что всегда жил среди врагов, а теперь наконец желаю жить среди братьев.

– У тебя есть крестные?

– Есть, двое.

– Назови их нам.

– Один – отвращение, другой – ненависть.

– С каким желанием ты пойдешь по пути, который просишь нас открыть перед тобой?

– С желанием отомстить.

– Кому?

– Тому, кто от меня отрекся, той, что меня унизила.

– Чем ты пожертвуешь, чтобы достичь этой цели?

– Состоянием, и более того – жизнью, и более того – честью.

– Свободен ли ты от всех обязательств, а если нет, готов ли ты порвать с ними, коль скоро они войдут в противоречие с обетами, которые ты сейчас принес?

– Вчера я покончил со всеми своими обязательствами.

– Братья, вы слышали? – обратился председатель к людям в масках.

– Да.

– Вы знаете этого человека, предлагающего себя нам в соратники?

– Да.

– И коль скоро вы его знаете, считаете ли, что нужно принять его в наши ряды?

– Да, но пускай поклянется.

– Знаешь ли ты клятву, которую тебе надлежит теперь принести? – спросил принца председатель.

– Нет, но откройте ее мне, и, какова бы она ни была, я поклянусь.

– Она ужасна, особенно для тебя.

– Не ужасней нанесенных мне оскорблений.

– Она столь ужасна, что, когда ты ее услышишь, мы разрешим тебе удалиться, если ты заподозришь, что придет день, когда ты не сумеешь блюсти ее во всей полноте.

– Читайте клятву.

Председатель устремил на вступавшего пронзительный взгляд; затем, словно желая постепенно подготовить его к произнесению кровавого обета, он изменил порядок пунктов и вместо первого начал со второго.

– Клянись, – сказал он, – чтить железо, яд и огонь как быстрые, надежные и необходимые средства к очищению мира истреблением всех тех, кто стремится принизить истину или вырвать ее из наших рук.

– Клянусь! – твердым голосом отозвался принц.

– Клянись разорвать земные узы, связующие тебя с отцом, матерью, братьями, сестрами, женой, родней, друзьями, любовницей, королями, благодетелями и со всеми людьми, кому бы ты ни обещал в прошлом своего доверия, послушания, благодарности или службы.

Председатель оглянулся на людей в масках, которые обменялись взглядами, и видно было, как сквозь прорези масок в их глазах засверкали молнии.

Потом, обращаясь к принцу, он произнес: