Но он, человек привычный к угрозам, был, казалось, подобен буревестнику, которому хорошо лишь в соседстве с громами и молниями; с улыбкой на лице, со спокойным взглядом и властной осанкой он шел сквозь весь этот переполох, ведя под руку неведомую спутницу, дрожавшую под влиянием его ужасающей популярности.

Неосторожная, она, наверно, подобно Семеле, пожелала увидеть Юпитера, и теперь, казалось, ее вот-вот спалит небесный огонь.

– Да это же господин де Мирабо! – сказал Питу. – Смотри-ка, вот он какой, господин де Мирабо, дворянский Мирабо. Вы помните, папаша Бийо, ведь почти что на этом самом месте мы видели господина Гоншона, народного Мирабо, и я еще сказал вам: «Не знаю, как дворянский Мирабо, а этот, народный, – сущий урод.» Так вот, знайте, что нынче, когда я повидал их обоих, сдается мне, что оба они одинаковые уроды, но дела это не меняет; все равно воздадим должное великому человеку.

И Питу взобрался на стул, а со стула перелез на стол, нацепил треуголку на острие своей шпаги и закричал:

– Да здравствует господин де Мирабо!

Бийо ничем не проявил ни симпатии, ни антипатии; он лишь скрестил руки на дюжей груди и угрюмо пробормотал:

– Говорят, он предает народ.

– Подумаешь, – возразил Питу, – такое говорят обо всех великих людях древности, от Аристида до Цицерона.

И еще более зычным и гулким голосом, чем в первый раз, он прокричал вслед прославленному оратору:

– Да здравствует Мирабо!

Великий человек уже почти скрылся из виду, увлекая за собой водоворот людей, хулы и приветственные клики. Питу соскочил со стола и сказал:

– А все равно, я очень доволен, что увидел господина де Мирабо…

Пошли, папаша Бийо, прикончим вторую бутылку и доедим нашу колбасу.

И он увлек фермера к столу, где их в самом деле ждали остатки угощения, которое Питу поглощал почти без посторонней помощи, как вдруг они обнаружили, что к их столику придвинут третий стул, а на стуле сидит какой-то человек и словно поджидает их.

Питу посмотрел на Бийо; тот смотрел на незнакомца.

День этот, конечно, был днем братского единения, а потому допускал некоторую бесцеремонность между согражданами, но в глазах Питу, не допившего второй бутылки и не доевшего колбасы, бесцеремонность эта почти равнялась той, которую позволял себе незнакомый игрок, подсевший к шевалье де Грамону.

Да и тот игрок, которого Гамильтон называет «ничтожеством», попросил у шевалье де Грамона прощения «за великую дерзость», между тем как незнакомец и не думал просить прощения ни у Бийо, ни у Питу, а, напротив, смотрел на них с некоторой издевкой, как, по-видимому, привык смотреть на всех и каждого.

У Бийо, конечно же, был не такой нрав, чтобы сносить подобные взгляды, не требуя объяснений; он проворно шагнул к незнакомцу, но не успел фермер открыть рот или поднять руку, как незнакомец подал масонский знак, и Бийо ответил на этот знак.

Эти двое даже не знали друг друга, однако они были братьями.

Впрочем, незнакомец и одет был так же, как Бийо, в мундир представителя от провинций; лишь по некоторым отличиям в платье фермер заключил, что человек этот, должно быть, принадлежал нынче к кучке иностранцев, сопровождавших Анахарсиса Клоотса и представлявших на празднестве депутацию от всего человечества.

После того как незнакомец и Бийо обменялись знаками, Бийо и Питу уселись на свои места.

Бийо даже кивнул головой в знак приветствия, а Питу дружелюбно улыбнулся.

Однако оба они, казалось, вопросительно смотрели на незнакомца, и он прервал молчание.

– Вы меня не знаете, братья, – сказал он, – а между тем я знаю вас обоих.

Бийо пристально глянул на незнакомца, а Питу, натура более непосредственная, воскликнул:

– Да неужто знаете?

– Я знаю тебя, капитан Питу, – произнес иностранец, – я знаю тебя, фермер Бийо.

– Все верно, – заметил Питу.

– Почему ты так мрачен, Бийо? – спросил иностранец. – Потому ли, что тебе, победителю Бастилии, ворвавшемуся в крепость первым, забыли повесить в бутоньерку медаль Четырнадцатого июля, забыли воздать тебе такие же почести, какие воздали сегодня господам Майару, Эли и Юллену?

Бийо презрительно улыбнулся.

– Если ты знаешь меня, брат, – произнес он, – ты должен понимать, что такое сердце, как мое, не могут опечалить подобные пустяки.

– Тогда, может быть, потому, что со всем присущим твоему сердцу великодушием ты понапрасну пытался воспротивиться убийствам Делоне, Фулона и Бертье?

– Я сделал все, что мог и что было в моих силах, чтобы эти злодеяния не свершились, – сказал Бнйо. – С тех пор я много раз видел во сне тех, кто пал жертвой этих злодеяний, и ни один из них ни в чем меня не упрекнул.

– Потому ли, что, после пятого и шестого октября вернувшись к себе на ферму, ты застал амбары пустыми, а поля нераспаханными?

– Я богат, – возразил Бийо, – один пропавший урожай мне нипочем.

– Значит, – сказал незнакомец, заглянув Бийо в лицо, – это оттого, что твоя дочь Катрин…