Крестовина меча погрузилась в переплетение водорослей. Рыбы тыкались мне в щеки, я отражалась в их боках и бессмысленных спесивых зенках.

Пятьдесят. Шестьдесят.

Далеко за силуэтами рыб, больших и маленьких, я на секунду увидела лицо. А может, мне померещилось; это был Ланс, сухой, неулыбчивый, строгий. Такой, каким я его запомнила.

Меч чуть-чуть двинулся. Сейчас он сделается легче; мою грудь распирало и резало изнутри. Перевернувшись, я уперлась в дно ногами – перед глазами красные круги – и потянула что есть сил…

Счет прервался. Задыхаясь, я вынырнула, закашлялась, задышала, а Швея уже тянула красную нитку со дна – в небо, и я взлетела на ней, роняя тяжелые капли и шепотом повторяя: спасибо, Ланс.

Но что, если на пути попадется болото?!

Владеть Швеей – значит час за часом исполнять тяжелую монотонную работу. Лучше полы мыть. Нет, лучше носить по лестнице полные ведра воды. Лучше полоть свеклу, копать тупой лопатой заросший огород, лучше, лучше…

Я считала, так мне было легче. Меч с хрустом уходил в землю, в камень, в песок, в поваленное дерево – он не знал преград, когда делался тяжелым. Раз, два, три, четыре, пять; на счет «сорок» я обычно чувствовала, что Швея становится легче. Я вытаскивала ее, или она сама себя вытаскивала, и красная нитка тянулась, не прерываясь. Швея поднимала нитку вверх, вытягивая из тысяч прочих нитей, время от времени сплетая с другими – черными, синими, бесцветными.

Меч поднимал меня над верхушками деревьев. Я держалась правой за рукоятку, левой за перекладину: десять, одиннадцать, двенадцать… Подо мной проплывали леса; длина стежков менялась разительно, были длинные, когда я успевала досчитать до ста и приготовиться падать. Были короткие, когда Швея, будто сжалившись, чуть приподнимала меня и ставила обратно. Все чаще меч выбирал для приземления сырые лощины, где стоял туман среди бела дня. Погода портилась: при полном безветрии собирались тучи. Я погружалась в туман и взлетала в туман, моя мокрая одежда никак не желала высыхать. Кожаные полоски, которыми я обмотала руки, стерлись и размотались, и розовая нежная кожа на ладонях взялась новыми кровавыми мозолями.

Я сто раз готова была отчаяться. Я плакала от боли и от злости. Но мысль, что Максимилиан сидит на троне Оберона, подстегивала меня и не давала раскиснуть.

Позор предателю. Смерть некроманту!

Я в очередной раз приземлилась и не удержалась на ногах. Упала на мягкое, не выпуская меча. Клинок Швеи вдруг звякнул о камень: Швея вонзилась в основание высокой гранитной плиты, как нож в кусочек сыра, и потащила красную нитку вглубь.

Стоя на коленях, я могла разглядеть только край плиты; вокруг, очень близко к ней, стояли рябины, согнутые, будто сгорбленные, в гроздьях зеленых, едва-едва желтеющих плодов.

Швея сделалась неподъемно-тяжелой. Крестовина ее коснулась одним концом камня, другим – земли. Я ждала; здесь, на изнанке, было отчетливо слышно, как сухо шелестят рябины.

Швея вдруг рванулась, высвободилась из камня одним движением, будто ее выхватил из ножен великан. От неожиданности я вскрикнула; в игольное ушко были вправлены, сплетясь, две нити – красная и белая. Я видела их одно мгновение – потом Швея выдернула меня на лицевую сторону, как выдергивают из земли тонкую морковку.

Плита оказалась надгробием.

На сером с прожилками камне лежала женщина, такая же каменная, как ее ложе. Глаза ее были закрыты, лицо усталое, будто ей наконец-то дали отдохнуть после трудного дня. На волосах плотно сидела каменная корона. Скульптор тщательно изваял каждую складку платья, узор на кружевном воротнике и манжетах; руки женщины были сложены на груди, пальцы сплетены, между ладонями зажата рукоятка меча. Странно, ведь эта королева – не воин…

Прошлогодние листья покрывали фигуру, как одеяло, до талии; я осторожно смела их на землю.

Из-под широкого каменного подола выглядывали носки легких туфель. И почти до этих носков доставал конец клинка с продолговатым отверстием – игольным ушком.

Каменная королева держала в руках Швею.

Волосы мои поднялись дыбом. Попятившись, я разглядела надпись на камне – она почти полностью заросла мхом. Трясущейся рукой я ободрала зеленое покрывало.

«Вам, заблудившимся в темноте… вам, не вернувшимся с изнанки… посвящается…»

Больше я ничего не смогла прочитать.

Швея валялась тут же, в траве. Я размотала остатки кожаных лент со стертых ладоней и потянулась за посохом – лечить. Сперва не поняла, что не так, а догадавшись, разом села на траву: посох оказался легким и бесполезным.

Меня опять вынесло из Королевства?! Где я в таком случае?

Вокруг был лес, густой и хмурый. В нем едва виднелась заросшая тропка. Я осталась совершенно одна, мой посох превратился в смешную палку, меч я едва могла удержать в руках, не то что сражаться. У меня понятия не было, куда забросила меня предательница-Швея; впрочем, иного и ждать не стоило. Так бывает всегда: хорошие порывы, самые благородные, заканчиваются в глубокой заднице. Только негодяи торжествуют.

Негодяи торжествуют. Я почему-то вспомнила, как Зайцева из десятого «Б» садится в шикарную машину ее папаши. Как брезгливо поджимает ноги в блестящих белых сапожках, отороченных мехом. Идиотка, троечница, пустое место – хозяйка жизни! Пока я кисну в городе все лето, она раскатывает по Италиям да по Грециям…