— Бери! Только не говори никому, откуда она у тебя, — покорно вздохнула Гелата.

Валькирия воскрешающего копья порозовела, как девушка, которая, поссорившись с молодым человеком, четыре часа просидела в кафе с подругой, в то время как он, ломая зубы о телефонную трубку, вызванивал ее по больницам и моргам. И вот теперь девушка поднимается в лифте, спешно стирая с губ шоколад и нашаривая в сумочке маску страдалицы.

«Мне повезло, что у меня в пажах Антигон. Будь у меня оруженосцем Багров или Буслаев, я не смеялась бы сейчас над Гелатой. Человек без руки не смеется над человеком без пальца», — решила Ирка.

Мефодий проснулся за час до рассвета. Он лежал и смотрел в потолок, не понимая, что его разбудило. В центре светлого четырехугольника раскачивалась от сквозняка круглая бумажная лампа.

Стараясь не двигаться и малейшим движением не выдать, что он не спит, Меф чутко внимал шорохам. Если к кровати кто-то прыгнет, в его руке успеет вспыхнуть меч, и неосторожный убийца сам набежит на клинок.

Меф лежал и жадно ловил звуки. Москва не знает тишины ни днем, ни ночью. Где-то на дальней стройке утробно лязгала бетономешалка. Гудела стрела крана. Что-то монотонно и уныло грохало, точно плененный циклоп забивал кувалдой сваи.

Несмотря на предрассветный час, общежитие озеленителей никак не могло угомониться. Озеленители, как кроты, повылезали из своих норок и шатались по лестницам. Видимо, искали, что им озеленить и где посадить дерево.

В ногах у Мефа синел прямоугольник окна. В открытую форточку глядел круглый глаз луны. Меф случайно задержал на луне взгляд и ощутил, как наполняется ее глухой, тяжелой и медлительной силой.

Холодной узкой рукой луна трогала его лоб и через глазницы проникала в мозг. Меф ощущал, как в сознание пробирается что-то темное, страшное, вкрадчивое. Недаром мать еще в детстве говорила ему, чтобы он не смотрел на луну. Вечером Зозо упорно занавешивала окна, зная, что от луны маленький Мефодий начинает странно волноваться, после чего в квартире творится невесть что.

Буслаев толчком воли хотел изгнать из своего сознания луну, но с внезапной очевидностью подумал, что это бессмысленно. Ну победит он сейчас, ну изгонит пустой лунный свет, и что это изменит? Следующей ночью луна будет точно так же царапать душу. И так до бесконечности с равнодушным упорством она станет подтачивать его волю, как морские волны веками слизывают скалы.

Едва Меф отчаялся, как змеиная рука лунного света обвилась вокруг его головы. Словно кто-то чужой постучал, а он позволил войти, запоздало поняв, что делать этого не следовало.

Столкнись он с прямой и ясной агрессией, Меф нашел бы в себе силы сражаться. Сейчас же сражаться было не с кем. Лунный свет, вялый, равнодушный, холодный, был воплощением тоски. Мертвецом, который рухнул из открывшегося шкафа и повис тяжелой рыхлой массой. Мефа охватила такая безысходная ночная слабость, что он не мог даже моргнуть или отвести лицо. Просто смотрел на луну и впускал ее в себя, ощущая, как она разливается внутри и заполняет его светящейся пустотой. Пустотой, которая постепенно растворяет его и делает прозрачным, таким же, как лунный свет.

Меф запоздало попытался моргнуть. Напрасное усилие! Веко дернулось и прикрылось самое большее на треть. На этом успехи закончились. Холодные пальцы паники сжали Мефу горло. Он понял, что это конец. Он не может даже шевельнуться. Еще несколько минут, и луна растворит его.

— Даф! — позвал он мысленно, не владея губами, как в детстве когда-то шептал: «Мама!»

И Дафна пришла. Меф услышал, как медузно задрожал пружинами продавленный диван, на котором она спала. Карающая плеть маголодии обрушилась на лунную змею. Змея дернулась и начала поспешно отползать. Опустив флейту, Даф шагнула к окну и решительно задернула плотную штору. Круглый сырный глаз попытался пробиться сквозь ткань, но не сумел.

Мефодий наконец смог поднять руку и провести по лбу и лицу. Ладони были в холодном липком поту. На минуту Меф задержал кончики пальцев на глазах. Глазные яблоки пульсировали.

Он хотел что-то сказать Дафне, но зубы его стучали, голос дрожал.

Дафна внимательно посмотрела на него, поднесла флейту к губам и заиграла. Тихие, щекочущие звуки роем окружили Мефа. Касались его кожи, замирали, отскакивали, снова касались. Мефу чудилось, что Дафна не играет на флейте, а выдувает мыльные пузыри. Загадочно не лопаясь, пузыри сталкиваются, ударяются о стены, меняют направление полета — и все это легко, красиво, с безумной, захлебывающейся жаждой жизни. Их бойкая веселость передавалась Мефу, вытесняя уныние и лунную пустоту.