– Вы видите в нашем лице, мои храбрые сотоварищи и

мудрые советники, – сказал он, – истинного короля Шот-

ландии48, достойного держать власть в своих руках. Мы

правим в те часы, когда ходит вкруговую чаша и стано-

вится ласковей красота, когда бесчинство бодрствует, а

степенность храпит на соломенном тюфяке. Мы предос-

тавляем нашему наместнику, королю Роберту, скучную

задачу обуздывать честолюбивую знать, ублаготворять

жадное духовенство, приводить в повиновение диких

горцев и улаживать кровавую вражду. И так как наша

власть есть власть радости и наслаждения, нам пристало

поспешно двинуть наши силы на спасение тех наших

верных вассалов, кто, по злосчастью, захвачен в плен

черной заботой и болезнью, именуемой ипохондрией. Речь

идет в первую очередь о сэре Джоне – в просторечии Рэ-

морни. Мы не встречали его со времени побоища на Кэр-

фью-стрит, и хотя нам известно, что он был ранен в этом

деле, мы не видим причины, почему не может он должным

образом оказать нам почет и повиновение. Эй, глашатай

ордена Тыквенной Бутыли, звал ты по всей форме сэра

Джона принять участие в вечернем пиршестве?

– Звал, милорд.

48 В шотландской Книге статутов мы находим множество актов о тех озорных

шутках, порой со смертельным исходом, какие разыгрывались во времена наших предков

под эгидой лиц, избираемых отправлять высокую должность Королевы Мая, Принца

Святок, Аббата Безрассудства, и т. д. и т. п., соответствовавших английскому Малютке

Епископу и французскому Аббату Веселья*. Равно и на проводах масленой избирались

подобные же шутовские короли и вельможи.

– А сообщил ты ему, что мы отсрочим для него на эту

ночь приговор об изгнании, дабы можно было нам – коль

скоро вынесла высшая власть такое постановление – хотя

бы весело отпраздновать проводы старого друга?

– Так я и доложил, милорд, – ответил шутейный ге-

рольд.

– И он не написал в ответ ни строчки? Он, столь по-

хваляющийся своей великой ученостью?

– Сэр Джон лежал в постели, милорд, и меня к нему не

допустили. Как мне передавали, он прожил эти дни в

строгом уединении, пряча свои синяки и удрученный не-

милостью вашего высочества – да и не решаясь показаться

на улицах после того, как едва унес ноги от горожан, когда

те загнали его с двумя слугами в доминиканский мона-

стырь. Слуг он отослал в Файф, пока они тут не наговорили

лишнего.

– Что ж, неглупо, – сказал принц, который, как нам не

нужно разъяснять догадливому читателю, мог называться

так не только лишь по праву шутовского коронования. – Он

поступил разумно, убрав подальше своих болтливых

сподвижников. Но в том, что сэр Джон не присутствует на

нашем торжественном празднестве, указ о котором был

нами заблаговременно издан, я усматриваю прямой мятеж

и отречение от своего суверена. Однако если рыцарь и в

самом деле в плену у болезни и печали, мы должны лично

проведать его. Ибо нет лучшего лекарства от этих скорбей,

нежели наше присутствие и нежный поцелуй тыквенной

бутыли… Пошли, царедворцы, певцы, телохранители наши

и сподвижники! Поднимите ввысь великую эмблему на-

шего достоинства… Выше, говорю я, наши тыквы! И пусть

в носители этих сосудов, наполняющих чаши кровью своих

жил, будут избраны самые трезвые из моих весельчаков.

Их ноша тяжела и драгоценна, а они, хоть это в наших

глазах не порок, покачиваются и спотыкаются больше чем

желательно. Итак, вперед, господа, а менестрелям – запеть

самую дерзкую, самую радостную песню!

Они двинулись в хмельном ликовании, и бесчисленные

факелы бросали по узким улицам красные отсветы на

оконца, откуда выглядывали в ночных колпаках домовла-

дельцы – одни или с женами – посмотреть украдкой, что за

дикое гулянье нарушило сон города в неурочный час. На-

конец веселое шествие остановилось перед домом сэра

Джона Рэморни, отделенным от улицы небольшим двором.

Гости стучали, гремели, орали, ругая не желавших от-