одежду, которая будет покрывать мою грудь. Предатель-

ница, как ты ответишь за то, что подвергла пытке сердце,

полюбившее тебя так горячо?

– Милорд, – сказала Кэтрин, – я вас убедительно прошу

не продолжать эти безумные речи, вам не подобает их го-

ворить, а мне – слушать. Мы люди невысокого звания, но

честного обычая, а присутствие отца должно бы защитить

девушку от такого обращения – даже со стороны вашей

светлости.

Она проговорила это так тихо, что ни отец, ни Конахар

не могли разобрать ее слова.

– Хорошо, мой тиран, – ответил настойчивый искатель,

– я не стану вам больше докучать, только позвольте мне

увидеть вас в вашем окне завтра на рассвете, едва лишь

солнце выглянет из-за восточного холма, – дайте мне право

быть этот год вашим Валентином.

– Ни к чему это, милорд. Отец совсем недавно говорил

мне, что ястреб (а орел тем более) никогда не возьмет себе в

подруги скромную коноплянку. Подарите своим внима-

нием какую-нибудь придворную даму, которой ваш выбор

будет к чести, меня же, позвольте мне, ваше высочество,

сказать правду, – меня он может только опозорить.

Пока велся этот разговор, они подошли к вратам

церкви.

– Полагаю, милорд, здесь вы позволите нам распро-

ститься с вами? – сказал отец. – Вам, я вижу, не очень-то

хочется поступиться своим удовольствием ради того,

чтобы избавить от огорчений и тревог таких людей, как мы.

Но по тому, сколько слуг столпилось у ворот, вы поймете,

ваша милость, что в церкви есть и другие, кому даже и вы,

милорд, должны оказать почтение.

– Да… почтение! А кто окажет это почтение мне? –

сказал высокомерный вельможа. – Жалкий ремесленник и

его дочь, для которых даже крупица моего внимания –

слишком высокий почет, нагло заявляют мне в лицо, что

мое внимание для них позор! Ну, моя королева белой

замши и голубого шелка, ты у меня раскаешься!

Пока он бормотал это себе под нос, Гловер с дочерью

вошли в доминиканскую церковь, а их провожатый Кона-

хар, стараясь не отстать, задел плечом – быть может, не

совсем непреднамеренно – молодого вельможу. Рыцарь,

потревоженный в своем неприятном раздумье и, верно,

усмотрев тут нарочитое оскорбление, схватил юношу за

грудь, притянул к себе, ударил и отбросил прочь. Рассер-

женный противник, еле оправившись, схватился за бок,

точно ища меч или кинжал на том месте, где их обычно

носят. Но, не найдя ни того, ни другого, он в бессильной

ярости махнул рукой и вошел в церковь. Эти несколько

секунд его замешательства молодой вельможа стоял,

скрестив руки на груди, и надменно улыбался, точно при-

глашая его показать, на что он способен. Когда же Конахар

вошел в церковь, его противник тщательней прикрыл лицо

плащом и поднял над головой перчатку, подавая кому-то

условный знак. Тотчас к нему подлетели два человека,

которые, так же закрываясь плащами, ждали поодаль сиг-

нала. Они озабоченно пошептались, потом вельможа уда-

лился в одну сторону, а его друзья или приспешники – в

другую.

Входя в церковь, Саймон Гловер бросил взгляд на их

группу, однако, раньше чем они разошлись, он уже занял

место среди молящихся. Он преклонил колена с видом

человека, отягченного горькими мыслями, но, когда

служба пришла к концу, он, казалось, освободился от тре-

воги, как бывает у того, кто вверился в своих заботах

божьему промыслу.

В церкви собралось много знатных кавалеров и дам, и

обедню служили с пением, торжественно. Ждали даже

самого Роберта III, но приступ недуга, какому он был

подвержен, помешал доброму старому королю присутст-

вовать, как обычно, на службе. Когда молящиеся разо-

шлись, Гловер и его красавица дочь задержались у испо-

ведален, чтобы принести покаяние своим духовникам. Так

и случилось, что была уже темная ночь и глухо вокруг,

когда они по опустелым улицам возвращались к своему

жилищу. Большинство горожан давно пришли домой и