Колычев, в хипповом кожаном пальто и не взирая на мороз в фуражке, дождался когда я сойду с трапа, а после так меня стиснул, что ребра затрещали. Но видно смутившись своего порыва, отстранился и строго спросил:

–  Ты почему так долго шлялся?

Но не выдержав строгого тона, опять заулыбался и сказал:

–  Вот ни на столько не верил, что ты можешь просто так сгинуть, но все равно, очень рад твоему возвращению.

А потом, видя как мы жмемся в наших курточках на ветру, подтолкнул меня и Игоря к машине со словами:

–  Так, давайте, грузитесь, а то только вашей простуды мне сейчас не хватало!

И нырнув в теплое нутро ЗИСа, я наконец почувствовал, что вернулся домой.

Стоя перед зарешеченным окошком одиночной камеры я, покачивался с пятки на носок и самозабвенно, во все горло выводил:

–  Два бычка курили мы, сев в углу на корточки Все на свете семечки друзья, в дом любой входили мы Только через форточку, корешок мой Сенечка и я…

За железной дверью что-то лязгнуло и хриплый голос часового вякнул:

–  Петь не положено!

Прервавшись, чтобы глянуть на морду появившуюся в "кормушке" я презрительно сощурился и протянув:

–  Да пошел ты…

Продолжил вокал:

–  Сколько недопили мы, сколько недоспали мы, Все на свете семечки друзья, в уголовном кодексе все статьи узнали мы…

–  Ну, товарищ подполковник! Ну, не положено ведь, услышит кто - и меня и вас накажут!

Вот зануда, такую песню испортил! А она у меня по ассоциации родилась, когда здесь огляделся. В далеком детстве фильм видел, и момент из него запомнил - вот такое же окошко, камера и главный герой поет про Сенечку… Только ему при этом никто не мешает. И вообще интересно - как они меня смогут за песню наказать?

Посадят в другую камеру? Карцера однако, для старшего комсостава, уставом не предусмотрено. Мда… А ведь солдатика то, действительно могут поиметь, за то что допустил подобное. И всем будет плевать, что я офицер, а он ефрейтор и никак на меня повлиять не может…Еще раз глянув на просящую физиономию бойца, я прекратил пение и сказал:

–  Хрен с тобой золотая рыбка! Тогда буду читать стихи…

–  Товарищ подполковник, у нас вообще шуметь нельзя.

–  А что у вас можно?

–  Сидеть…

–  Ну ты и шутник… Ладно…Обед в вашей богадельне когда?

Круглое лицо ефрейтора, увидевшего, что высокопоставленный узник перестал дизелить, озарилась радостью и он, глотая слова, зачастил:

–  А вот скоренько уже, скоренько. Через час в аккурат и принесут!

Ну вот и славно. Кушать еще не хотелось, только узнать про расписание "губы" никому не рано и никогда не поздно. Мне, правда, его вчера начгуб доводил, но я все пропустил мимо ушей, даже не рассчитывая, что придется здесь задержаться более чем на ночь. Только Колычев, похоже сильно обозлился и решил наконец, всерьез засадить старого боевого друга в кутузку. Чтобы так сказать, прочувствовал разгильдяй Лисов, всю глубину своего падения и морального разложения. Правда, начав с угроз трибуналом, Иван Петрович закончил всего десятью сутками гауптической блин вахты. И даже когда я ему напомнил, что мое задержание, если судить по словам Мессинга, может всем выйти боком, никак не отреагировал. То есть отреагировал, сказав, чтобы товарищ подполковник, не сильно задавался и вообще этот арест, не просто так арест, а наказание за конкретное деяние и что мол по закону, я вообще попадаю под статью. Но зная меня давно и учитывая обстоятельства, он готов не доводить дело до трибунала, а дать своей властью десять суток. Чтобы я так сказать, лучше проникся…

Только один фиг обидно. Ведь не поленился отец родной и аж на гарнизонную губу отправил, а не просто домашним арестом ограничился. И главное, это все проделал, со свежеиспеченным лауреатом Сталинской премии и кавалером уже второго ордена Ленина, который еще после банкета толком не отошел…

Хотя я и говорил, что верну эти сраные бабки, но командир закатил целую лекцию о равенстве перед законом и недопустимости подобных действий, тем более человеком, наделенным такими полномочиями как у меня. Трындел о чистых руках, горячей голове, спокойной совести и прочей фигне. Даже уголовный кодекс показывал. Я эту книжечку взял, но сразу полез смотреть не свою статью, а 58 и все что с ней связано. Попутно немного прокомментировал…

Для Колычева это стало последней каплей и обозвав меня неисправимым долбодобом, он, в ярости, упек меня на гарнизонку. А если смотреть трезво, то пострадал я как и все великие люди, исключительно за правду. Но того же Галилея, за заявку про то, что "она вертится" святая инквизиция к домашнему аресту приговорила, а меня, за правдиво написанный отчет, сразу обвинили в растрате государственных средств и в турму посадили. А главное, за какие-то жалкие две штуки марок, будь они неладны!

И ведь, когда писал отчет, была мысль соврать, будто я их потерял во время неравной битвы с англичанами. Но тогда, той мысли только ухмыльнулся и написал как есть. Кстати, потом, когда выйду, Колычеву скажу, что фиг я все две штуки возвращать буду! Полторы сотни, оставшиеся после покупки кольца, у меня лимонники слямзили. Так что с честного Лисова, только штука восемьсот пятьдесят!

И ни копейкой больше! А то моду взяли, обдираниями заниматься…

Это мне тот момент вспомнился, когда Иван Петрович намекал, чтобы гонорары за песни, которые я принес в этот мир и которые стали шлягерами, отдал в какой-нибудь фонд. Типа по большому счету, я их украл и поэтому, чтобы облегчить совесть, гонорары с пластинок и отчислений за прокрутку по радио, надо бы вернуть. Ага, щаз! Может у меня еще старые инстинкты живы, но с государством я никогда, ничем и не под каким видом делиться не буду! Нефиг морду баловать. Правда, прямо так, как думал, говорить не стал, а просто сказал, что ничего никому не отдам и с больной совестью как-нибудь постараюсь справиться. Командир, глядя на мою решительную физиономию, еще удивился - мол в каких либо тратах я не замечен, в карты не играю, любовницы нет, до денег не жадный, так для чего мне такая куча бабок?