Она решительно толкнула черную дверь – и немедленно вспомнила, что слово «кочегарка» в русском языке все-таки существует. Правда, обозначает оно не женщину кочегара, а некое помещение, в котором он работает. А вот и кочегар – высокий мужчина лет пятидесяти, одетый в старые галифе, сапоги, темную, невзрачную рубаху. Рукава закатаны до локтей, обнажают сильные руки, перевитые синими венами. Равнодушное, чеканное лицо. Прищуренные глаза в неестественно длинных ресницах.

– Здравствуйте, Павел, – сказала Рита.

У Сазонова слегка отлегло от сердца. Зловещая тень Руди фон Меера и его молодчиков рассеялась, и вокруг словно бы посветлело. Да ладно, пусть Инна наиграется в игру с венчанием, когда еще ей выпадет такое счастье. Женщинам иногда нужно взбодриться этаким вот дурацким образом. А что до опасности, то он, кажется, становится похож на ту самую пуганую ворону, которая куста боится. В красивых молодых людях, друзьях Риты, невозможно заподозрить резистантов. Но на всякий случай нужно будет уйти сразу после венчания.

Размышляя таким образом, Сазонов проследовал рядом с Инной и «гасконцем» в боковой придел храма. Здесь уж вовсе сгущался мрак: окна, обращенные в узкую улочку Флешье, почти не пропускали света, и рисунок витража почти невозможно было различить. Однако Сазонов, сам не зная почему, смотрел и смотрел на окно, пока не обнаружил, что там изображен Христос на кресте и женщина, припавшая к его ногам. Какая-нибудь небось Магдалина или как ее там… У «Магдалины или как ее там» были роскошные черные волосы и томный взгляд, чем-то напомнившие Всеволоду Юрьевичу волосы и взгляд поэтессы Инны Фламандской, какой она была когда-то, давным-давно, году этак в тысяча девятьсот четырнадцатом. И что это его сегодня на прошлое тянет…

Сазонов отвел глаза от витража и обнаружил, что Инна Яковлевна уже стоит рядом с Антоном (или Огюстом), ну а перед ними, у небольшого, застеленного лоскутом парчи возвышения, преклонили колени Рита Ле Буа и ее молодой человек, Максим, а может – Доминик. На возвышении горела всего одна свеча – она была совершенно такая, какие помнил с детства Всеволод Юрьевич: толстая, как палка, желтоватая, прямая, – и ему почему-то стало спокойней на душе. Священник выглядел так же скромно, как и алтарь: черное одеяние, постная физиономия, – видимо, тайное венчание не заслуживало помпезности.

выплыло из невесть каких глубин памяти. И Всеволод Юрьевич покорно вздохнул: видимо, сегодня от воспоминаний не избавиться.

Между тем кюре начал обряд. Никакой торжественности! Неразборчивое бормотание, помахивание тяжелым наперсным крестом над склоненными головами жениха и невесты… Свеча горела ровно, не чадила и не трещала.

«Отличный воск», – подумал Всеволод Юрьевич, на которого однообразие и убожество церемонии наводили сон. Совершенно как в мэрии, никакого шику и романтики, о которой так мечтала Инна.

Он зевнул. Спать хотелось просто отчаянно. От запаха ладана, который сначала казался столь приятным, начала болеть голова. Что-то звенело в ушах, словно часы били: бум, бум, бум!

Спустя несколько секунд Сазонов понял, что не в ушах у него звенит, а отдаются тяжелые шаги по каменным плитам. Причем их слышал не только он: услышал кюре – и перестал бормотать, замер с испуганным выражением лица; услышали жених и невеста – и схватились за руки; услышали Инна Яковлевна и Антон – и испуганно завертели головами; услышали «гасконец» и еще несколько парней, которые доселе стояли в небрежных позах, прислонившись к колоннам и изображая зевак, а теперь руки их шмыгнули у кого в карман, у кого за пазуху, и стало ясно, что там у них оружие, которое они в любую минуту готовы выхватить.

– Тихо, ребята, – пробормотал Максим, быстрым взглядом окинув собравшихся. – Без паники. Все обойдется!

Из-за колонн показался патруль: офицер в длинном прорезиненном плаще и черной фуражке с высокой тульей, при нем двое солдат. Каски, руки на автоматах, ледяное выражение лиц. Офицер же посматривал на происходящее с интересом.

– Господа, прошу извинить, что нарушил вашу церемонию, – сказал он по-французски, явно наслаждаясь каждым произнесенным словом. Да, выговор его был почти безупречен, только, как свойственно многим немцам, он произносил Т вместо Д.  – Вы сможете ее продолжить через несколько минут, как только предъявите мне документы.

На мгновение глаза всей собравшейся молодежи обратились к Максиму. Он кивнул после минутного молчания:

– Мсьедам, [20] предъявите документы представителям власти. – Слово pouvoir – власть – было произнесено с самым легким, почти неуловимым оттенком сарказма.

Молодые люди вынули из-за пазух и карманов руки, и в них оказались отнюдь не револьверы или пистолеты, а паспорта. Предъявили свои бумаги и жених, и его шафер. Рита открыла крошечную шелковую сумочку, сшитую из остатков того же самого знаменитого шифона, и подала свой аусвайс. Инна Яковлевна начала было озираться и всхлипывать, словно ожидая помощи, но офицер глянул на нее подозрительно – и она поспешно подала паспорт. Офицер просмотрел его с особым вниманием, однажды губы его дрогнули в усмешке – наверное, прочел запись о крещении, – но ничего не сказал. Инна снова принялась исподтишка озираться.