– Без происшествий и сновидений, – ответил я.

Говорить фээсбэшнику о вечернем происшествии мне не хотелось. Ведь выстрела не было. Мало ли, что там в темноте мигает… Но ведь нет, показаться такое не могло, галлюцинациями я не страдаю. Тем не менее я промолчал.

– Каковы твои дальнейшие действия? – осведомился полковник.

– Я только составляю план… Если что, позвоню сам.

Я вновь был не очень вежлив с фээсбэшником, но договор есть договор. План действий на текущий день у меня был составлен еще вчера. Я должен до конца понять ЕГО логику. Поэтому я просто обязан узнать все о жертвах… Где-то, когда-то они обязаны были пересечься. С НИМ, а может, и между собою.

Курящих женщин я не жалую. Тем не менее Ольга Поликарпова была мне симпатична. Мне всегда нравились чуть полноватые блондинки с карими глазами и точеными, правильными чертами лица.

– Вы милиционер? – спросила она, затягиваясь ментоловой сигаретой.

– Если честно, то нет, – улыбнулся я.

Обманывать эту женщину мне не хотелось.

– Я журналист. Веду собственное расследование. Вы имеете полное моральное право ничего мне не сообщать.

– А что мне вам сообщить? – улыбнулась Ольга.

Кажется, она ничего не имела против общения с прессой.

– Просто так в людей из снайперской винтовки не стреляют, согласитесь. – Я все ближе подтягивал врача Поликарпову к основной теме.

Мы беседовали на заднем внутреннем дворике подстанции «Скорой помощи».

– О Рогалевой мне сказать нечего, – выпустив тонкую струйку дыма, произнесла Поликарпова. – Она погибла. Что тут говорить?

О Рогалевой. Как холодно, с дежурной интонацией отзывается она о своей недавней напарнице-фельдшере.

– О мертвых или хорошо, или… Вы ведь не любили Люду Рогалеву, – не спросил, а утвердительно констатировал я.

Женщина лишь пожала круглыми плечиками, ничего при этом не ответив.

– Ну, недолюбливали, ведь так?

– Вы сами сказали – о мертвых плохо не говорят, – произнесла Оля, бросив недокуренную сигарету в урну.

Разговор явно становился ей неприятен.

– Не надо плохо. Скажите то, что есть… Точнее, что было, что знаете.

– Есть разные люди, – собравшись с мыслями, начала Ольга. – Хорошие, плохие… Иной человек с виду хороший, ничего не нарушает, характеристика – хоть в ангелы записывай… А внутри у него такая гниль. Знаете, есть воры, преступники. А есть эти, ну, которые на месте катастрофы или пожара таскают под шумок вещи погибших.

– Мародеры, – подсказал я.

– Вот именно. Они ведь хуже воров, уголовников, – проговорила врач Поликарпова.

– Насколько мне известно, вы отказались работать в паре с Рогалевой, – напомнил я Ольге, вновь подводя ее к главному вопросу.

– Да, – кивнула Ольга. – Однажды мы приехали по вызову к одинокому, очень пожилому человеку, искусствоведу. Он лежал в постели и не мог подняться. Квартира при этом у него была шикарная, много всего, как в музее. Мы вызвали специальную машину для госпитализации и остались в квартире ждать ее. Я вышла на кухню, чтобы налить воды, а когда вернулась, то увидела, что Людмила шарит по чужим полкам и что-то кладет в карман. Старик лежал в соседней комнате и ничего видеть не мог. Самое интересное, что, увидев меня, Людмила даже не смутилась.

– И что же вы?

– Честно говоря, потеряла дар речи. Потом… Ну, знаете, к сожалению, я мягкая, даже слишком. Стала объяснять, что таких вещей делать нельзя…

Ольга и сейчас засмущалась, ее карие глаза заблестели, а на щеках выступил румянец. Видно было, что она и в самом деле переживает, что вот такой оказалась ее напарница.

– Ну и что Рогалева? – ментовским голосом поторопил я Ольгу.

– Да ничего. Ерунда, говорит, Ольга Геннадьевна, стоит ли волну поднимать? Выражение лица такое у нее было: старику, дескать, уже мало что в этой жизни понадобится, родичей нет… Опять же ее словечко – «родичи». Дурацкое, правда?

– Правда, – согласился я.

– Ну вот и… После этого я попросила начальство прикрепить ко мне другого фельдшера.

– Ну, как другой фельдшер?

– Пока никак. Парень, только что окончивший медучилище… Знаете, самое интересное, что Люда совсем не считала себя воровкой. Она уверенным голосом сказала мне, что ей надо кормить семью, напомнив, что мужа у нее нет, дочке идти в первый класс и живет она у сестры, которая зарабатывает очень мало.

За ЭТО хотелось… Да, ударить! Как минимум ударить, сильно, до крови и синяков. Пусть даже молодую привлекательную женщину, мать-одиночку… Да, если застать в тот самый момент. Или услышать столь бесстыдную речь из ее уст. «Надо семью кормить!» Этой подлой фразочкой некоторые оправдают любую свою мерзость. Какие при этом у них вырастут дети? У той же Рогалевой? Воровка, сбытчица наркотиков? Так подумал я…

Но ведь так подумал и ОН! Если знал.

Я вспомнил фотографию Людмилы Рогалевой. Не погибшей, а живой. Вполне симпатичное, милое лицо. Несколько грубоватое, с тяжелой нижней челюстью, но при этом с яркими большими глазами. Если бы она была актрисой, то вполне подошла бы на роли положительных героинь посредственных советских фильмов о комсомольской юности и рабочем классе.

– У Рогалевой был друг? – спросил я после паузы.

– Этим я не интересуюсь, – холодно ответила Ольга.