Наконец Торлецкий открыл глаза, вспыхнувшие пронзительной зеленью куда как ярче обычного:

– Ваши предчувствия, Николай Кузьмич, оказались отнюдь не беспочвенными! Хм... Что-то действительно происходит. У меня сложилось впечатление, что все мы подобны неким насекомым, ползающим по крышке парового котла. Нам тепло, комфортно, уютно, и никто даже и не подозревает, что давление в котле достигло критических показателей и в любой момент может произойти взрыв!

– А этот «любой момент», как скоро он наступит? – облизнув губы, быстро спросил Громыко.

– Видите ли... Мне почему-то показалось, что это зависит вовсе не от котла. Что-то движется к нам, в Первопрестольную, движется с востока и скоро, буквально сегодня, будет здесь.

– Оно, это «что-то» связано с Яной, Ильей?

– Оно, Николай Кузьмич, связано в первую очередь с одним нашим общим знакомым...

– С Удбурдом, мать его? – Громыко скривился.

– Э-э-э... Но позвольте! Вы же должны были забыть всю эту историю! – Торлецкий удивленно выпучил глаза.

– А я и забыл, – кивнул бывший опер, – да только вот сегодня утром почему-то вспомнил... Неожиданно так! Словно в башке свет включили!

– Вот что, голубчик, – граф вынул из кармана черной вельветовой блузы телефон, – давайте-ка вызовем сюда Дмитрия Карловича и попробуем связаться с мадемуазель Яной и Ильей Александровичем...

– С ними связываться без толку, я пробовал. У Янки мобильник отключен, а Илюха «вне зоны действия сети»...

Когда это началось, Яна и сама не поняла. Она, прислонив согнутые колени к стенке, в позе эмбриона лежала на узкой кровати в своей каюте-камере и пыталась заснуть.

Неизвестность тревожила ее, и девушка хотела быть отдохнувшей, в хорошей физической форме на случай, как говорили у них в оперотделе, «обострения ситуации».

Витая между явью и сном, неожиданно Яна ощутила, как что-то или кто-то вторгается в ее внутреннее пространство, в ее сущность. Это было не похоже на приснопамятного кота Баюна. Тот проявлял себя лишь словами, звучащими в голове. Яна долгое время вообще думала, что это ее собственные мысли или, на худой конец, какие-нибудь галлюцинации.

Теперешнее вторжение носило совсем другой характер. Передать словами ощущения, испытываемые Яной, девушка не смогла бы. Наиболее близкие ассоциации у нее вызвал секс, но там, даже с самым ласковым и опытным любовником, все происходило гораздо грубее и проще.

«Что это? Кто ты?» – закрыв глаза, мысленно спросила Коваленкова, пытаясь представить себе наползающую на нее бесформенную массу в виде чего-то понятного и не страшного.

«Я – это ты. А ты – это я!» – ответ пришел далеким эхом, еле слышный, на грани понимания.

«Ты – женщина?» – снова спросила Яна.

«Я – это ты. Конечно, мы – женщины», – прошелестело сквозь мягкие коричневые пятна, возникающие перед внутренним взором девушки.

«Зачем ты здесь?»

«Я стану тобой, а ты – мной. Так суждено. Так будет хорошо. Не бойся!» – неведомый голос несколько окреп, теперь Яна разбирала слова без труда. А еще она уловила интонацию и поняла – с ней действительно говорит какая-то женщина.

«Я не хочу становиться кем бы то ни было! Я – это я!» – продолжила девушка бессловесный, немой диалог.

«Ты все поймешь потом... Смотри...» – прошептала неведомая Янина визави.

И сразу исчезли коричневые пятна. Яна увидела себя в удивительном храме. Золотая византийность православия соседствовала здесь с космической устремленностью готики, а причудливость барочных орнаментов дополнял искусный декор античных колонн и карнизов.

Мягкий витражный свет цветными пятнами отражался от витых семисвечников, играл на полированном камне капителей, дробился в золотых окладах и самоцветных каменьях темных икон. Почему-то вспомнились стихи Блока:

И едва только Яна услышала, почувствовала, прожила эти строчки, как в тишине зазвучал голос. Но это отнюдь не был голос ребенка. В загадочном полумраке самого эклектичного в мире храма мощно и звонко разлилось: