–  Отец Игнасио, отец Игнасио! Очнитесь. Он, всхлипывая, разомкнул слипшиеся веки.

–  Вот почему, - пробормотал он, - вот почему Господь оставил нас. Человек обречен. В каждом из нас, в каждом - смерть, ужас… везде, повсюду…

–  Отец Игнасио!
– Арчи присел рядом с ним на корточки, заглядывал ему в лицо.
– Это лихорадка, это просто лихорадка. Вам надо отдохнуть.

–  Да, - согласился он, - я, пожалуй, пойду лягу.

Он двинулся к своему ложу из веток, потом остановился.

–  Глаза. Вы не видели глаз?

–  Нет, - мягко повторил юноша, - это все лихорадка.

Отец Игнасио потряс головой, близоруко вглядываясь в полумрак. Систола-диастола. Систола-диастола.

–  Что вас разбудило, Арчи?
– спросил он.

–  Не знаю, - молодой человек пожал плечами.
– Вы вроде как вскрикнули. Или нет, не потому, это уже потом. Просто стало тревожно.

–  Вы правы, - он поглядел туда, где спали женщины. Нет, не спали. Во всяком случае, одна из них.
– Элейны нет.

–  Это я виноват, - сокрушенно твердил Арчи. Лицо его заливали слезы.

–  Я должен был бодрствовать всю ночь. А вместо этого я позволил вам в лихорадке нести вахту.

–  Виноваты мы оба, Арчи.

Отец Игнасио охрип. Остаток ночи они кричали, звали, размахивали факелами, развели огромный костер - вон, листва на ближайших деревьях побурела от жара.

–  Элейна, - бормотал Арчи, сжимая и разжимая пальцы.
– Боже мой, Элейна… Ведь она могла просто отойти, ну, по надобности? Заблудиться.

–  Она бы вышла к костру. Его видно издалека.

–  Упасть, сломать ногу…

–  Она звала бы на помощь. Нет, боюсь, увы, это какой-то крупный хищник. Из тех, что прыгают с дерева, сверху, и убивают одним ударом.

«Мы не там ищем. Дупла, расщелины, развилки веток - вот куда надо смотреть». Он представил белую окровавленную руку, свешивающуюся вниз, мертвое лицо, полускрытое листьями, остановившиеся глаза…

–  Это они… - вдруг сказала Мэри.
– Те, кто шел за нами.

–  Обезьяны?
– недоверчиво переспросил священник.

–  Да!
– истерически крикнула Мэри.
– Обезьяны! Я их видела. Большие, черные. И у них такие страшные белые глаза. Это они забрали Элейну! Я боюсь, боюсь…

Она расплакалась.

–  Ну, полно, - отец Игнасио обнял ее за плечи, - тебе померещилось.

–  Нет, нет! Они шли за нами все время. Я видела их, видела, видела!

–  Почему же раньше не сказала?

–  Вы все мне не верите. Даже сейчас. Этот страшный Томпсон, он смеялся надо мной. Все вы смеялись!

–  Что ты, Мэри, - мягко сказал юноша, - я никогда не смеялся.

–  И ты тоже!
– она всхлипывала, бледное лицо пошло красными пятнами.
– Ты тоже! Я хочу домой, отец Игнасио, я хочу обратно в монастырь, мне страшно, я не хочу здесь…

–  Э, - сказал священник, - да у нее истерика.

Он, кряхтя, наклонился и извлек из груды пожитков флягу.

–  На вот, выпей.

Мэри глотнула и закашлялась. По ее щекам текли слезы.

–  Не уйду отсюда, - Арчи покачал головой. Его платье было изодрано, руки и лицо исцарапаны ветками.
– Она, может быть, еще жива, ранена, оглушена…

–  Может быть, - устало согласился священник.

Таким мы рисуем себе рай. Буйная зелень, пятна света и тени, игры птиц в ветвях, дочеловеческий, пышный, невинный… На самом деле это ад. Он пожирает сам себя, непрерывное, бесконечное поглощение и возрождение из гнили, словно живая материя распадается на червей и насекомых и собирается вновь, чтобы слепить сидящую меж ветвей пантеру.

Мир, где нет постоянства.

–  О чем вы думаете, отец Игнасио?
– молодой человек с беспокойством заглянул ему в лицо.

–  О муравьях.

–  Что?

–  Я думаю о муравьях, - тихо сказал священник, указав взглядом на непрерывный ручеек насекомых, скользящих вниз по стволу.
– Они знают, где что лежит.

–  Вы хотите сказать… - молодой человек сглотнул.

–  Идем, - отец Игнасио поднялся, борясь с головокружением, - идем…

–  Нет, - Мэри тоже вскочила, но лишь для того, чтобы отшатнуться и прижаться спиной к ближайшему стволу.
– Я не хочу.

–  Ничего не поделаешь, девочка. Мы должны держаться вместе. Идем.