— Я так не считаю. Очень жаль, когда семьи теряют свои родовые гнезда. Ведь так интересно и полезно знакомиться с историей предков, уходящей в глубь веков.

— Возможно, Революция была в какой-то степени и благом. Ведь если бы не захватили замок и не повредили картины, нам бы не пришлось прибегать к вашим услугам. И вам бы тогда не пришлось приезжать сюда, мадемуазель Лоусон. Подумать только!

— Да, по сравнению с этим Революция была куда меньшей катастрофой.

Он рассмеялся, и тут я увидела в нем совсем другого человека — доброго и веселого. Это был восхитительный момент.

Во время отсутствия Филиппа и Клод я каждый вечер обедала вместе с ним и Женевьевой. Мы оживленно беседовали, а Женевьева чувствовала себя несколько смущенной и скованной. Однако все наши попытки втянуть ее в разговор были безуспешными.

Однажды вечером, когда мы спустились к обеду, графа в столовой не оказалось. Он ничего не сообщил о том, что его не будет, и после двадцатиминутного ожидания обед был наконец подан и мы приступили к трапезе одни.

Мне представлялось, что он лежит где-нибудь раненный. Ведь если кто-то пытался его убить и промахнулся, разве так уж невероятно, что будет предпринята повторная попытка?

Я пыталась заставить себя есть, чтобы скрыть свое беспокойство. Женевьева, напротив, была совершенно спокойна, и я обрадовалась, когда смогла пойти к себе в комнату.

Я ходила взад-вперед, не находя себе места. Мне даже взбрело в голову отправиться верхом искать его. Но какое имела я право вмешиваться в его дела?

Конечно, говорила я себе, граф был со мной любезен, потому что поправлялся после несчастного случая и пока не мог далеко уезжать. И считал меня подходящей кандидатурой, которая могла бы заменить ему друзей. Разве это было не ясно? Почему же я не хотела признать очевидное?

И, тем не менее, я заснула, когда уже начало светать. А когда горничная принесла мне в комнату завтрак, стала всматриваться в ее лицо с тайным беспокойством, пытаясь угадать, не слышала ли она каких-либо ужасных новостей. Но она, как всегда, выглядела совершенно безмятежной.

Я приступила к работе, чувствуя себя усталой и разбитой, но успокаивая себя мыслью, что если что-нибудь и случилось, то к этому времени я уже знала бы это. Я находилась в галерее уже в течение долгого времени, когда он вдруг пришел. Едва увидев его, я кинулась ему навстречу.

— Ох, так, значит, с вами все в порядке?

Его лицо осталось бесстрастным, но он пристально смотрел на меня.

— Простите за мое вчерашнее отсутствие за обедом, — сказал граф.

— О да. Я… думала… — Что это со мной? Я заикалась, как глупая девчонка.

Он продолжал смотреть на меня, и я была уверена, что граф заметил следы бессонной ночи. Какая же я дура! Неужели рассчитывала, что он будет объяснять мне причины своего отсутствия. Граф ведь часто отлучался из замка. А сейчас был прикован к нему только потому, что еще не оправился после злополучного падения с лошади.

— Я полагаю, — сказал он, — что вы беспокоились обо мне.

Неужели он знал о состоянии моих чувств так же хорошо, — а возможно, и даже лучше, — чем я сама?

— Скажите, вы, наверное, уже представляли меня с пулей в сердце… нет, с простреленной головой, потому что, мадемуазель Лоусон, я уверен, вы считаете, что вместо сердца у меня камень. В некотором смысле, очень удобная вещь. Пуля не может пробить камень.

Я понимала, что нет смысла отрицать свое беспокойство, и, признавая справедливость его слов, ответила:

— Если в вас однажды уже стреляли, то вполне вероятно предположить, что попытку могут повторить.

— Но это было бы уж слишком невероятным, не так ли? Кто-то стреляет в зайца, а убивает мою лошадь. Такое случается лишь раз в жизни. А вы хотите, чтобы это повторилось дважды в течение одной недели?!

— Версия насчет зайца может оказаться не соответствующей истине.

Он опустился на диван, стоящий под портретом дамы с изумрудами, и внимательно посмотрел на меня. Я сидела на стуле напротив него.

— Удобно ли вам там, мадемуазель Лоусон?

— Благодарю вас, — ответила я, чувствуя, как ко мне снова возвращается жизнь и мир вокруг меня становится прекрасным. Теперь я боялась только одного — как бы не выдать своих чувств.

— Мы говорили с вами о картинах, старых замках, старинных семьях, революциях, но ни разу о вас самих, — сказал он почти ласково.

— О, уверена, эти предметы более интересны для обсуждения, чем моя персона.

— Вы действительно так думаете?