Когда думали уже заказать по второй, наконец-то начало происходить хоть какое-то интересное нам движение. До этого народ уходил, приходил, сидел, тихо переговариваясь между собой, а тут вдруг на входе появилась фигура, которая, опираясь на палочку, резво прошкандыбала внутрь и плюхнулась за стол, стоящий рядышком с нашим. Фигура обладала погонами обер-лейтенанта и зычным голосом, которым заказала кельнеру сразу пару тёмного. Прежде чем принесли заказ, обер орлом оглядел зальчик и увидел тросточку Марата, прислонённую к столику. Немец оживился, но сразу разговор начать как-то не решился. Прихлёбывая из кружки, он изредка поглядывал на нас, а когда Шараф, заметив его внимание, демонстративно потёр ногу, то фриц не выдержал:

— Господин лейтенант, я вижу, у нас одинаковые ранения? Меня вот тоже в ногу зацепило… А теперь старый Гофман сидит вдалеке от друзей и вынужден пить пиво в одиночку…

Намёк нами был понят, и через минуту Гофман, сидя за нашим столом, уже вовсю трепал языком. Рассказал, что его ранили ещё под Сувалками, но кость была не задета и вскоре он опять вернётся к своим гренадерам. Что здесь фронтовиков очень мало — в основном штабные крысы и фолькштурм, так даже выпить толком не с кем, а в нас он сразу разглядел своего брата-окопника. Видно было, что мужик соскучился по хорошей компании и готов трепаться безостановочно. Он поинтересовался характером ранения Марата, потом спросил, куда меня жахнуло. Я, запинаясь, ответил — что контузило русской миной от тяжёлого миномёта. Фриц сочувственно покивал и опять начал заливаться соловьём. Рассказывал про город и про госпиталь. Поинтересовался, где нас лечили. Шараф быстро увёл разговор от опасной темы, сказав, что его старинный друг Вилли забрал нас из Кёнигсбергского госпиталя, предложив провести отпуск у него. А потом Макс, который стал на этот момент Вилли, начал говорить про воскресный парад. Гофман о нём отозвался отрицательно, сказав, что сейчас вовсе не до парадов, хотя, с другой стороны, для поднятия духа гражданского населения парад — это всегда хорошо. А ещё через полчаса обер-лейтенанта после третьей кружки порядком развезло, поэтому, узнав всё, что нам было нужно, мы поспешили свалить. Поспешили, потому что, сделавшись пьяненьким, Гофман моментально стал неблагонадёжной личностью. Громким шёпотом он начал доносить до нас мысль, что всё — капут. Германия войну практически проиграла и дальнейшее сопротивление только окончательно уничтожит немецкий народ.

— У меня в роте в наличии только две трети от списочного состава! Пополнения практически нет. Понимаете? Людей в рейхе почти не осталось! А если и пришлют какого-нибудь юнца или старика, то что мне с ними делать? Поэтому каждый мой ветеран на счету. Я их берегу как собственных братьев. Люди — золотые, но и они каждый день гибнут в этой бойне. И главное, что это всё уже бессмысленно — Иванов теперь никому не остановить. Они до Ла-Манша дойдут, попомните моё слово…

Фриц пригорюнился, а мы, переглянувшись, быстренько распрощались с ним и сбежали, так как на наш столик стали обращать внимание сидящие вокруг посетители. Так что — на фиг, на фиг. Заметут сейчас, как паникёров и разложенцев — вот обидно-то будет…

Выйдя на улицу под опять начавшийся дождь, целенаправленно пошли на улицу Кирхенштрассе. Именно по ней в воскресенье промаршируют эсэсовцы, а потом после этого марша загрузятся в грузовики и прямым ходом отправятся на передовую. Только вот я надеюсь — после нашего выступления отправлять будет некого. Восемь мин направленного действия — это не цацки-пецки. Это больше двухсот метров сплошного поражения, причём не паспортного, а фактического. Прогуливаясь по Церковной улице, нашли наконец место, где гражданских не должно быть по умолчанию. Ну не будут же они в самом деле смотреть на парад с руин двух длинных разрушенных домов. Дорогу, куда эти пятиэтажки рухнули, конечно, подчистили, но сами остатки многоэтажек почти не разбирали. Судя по навалам — достали из-под кирпичей живых и мёртвых, да и то — по возможности, после чего оставили руины в покое. Так что на них стоять — это всё равно как по могиле пройтись… Вот и славно, трам пам пам! Лучшего места для закладки — просто не найти.

В конце концов, осмотрев всё, что нам понадобится для завтрашней работы, мы, опять-таки через мостик обводного канала, вышли из Ангербурга.

К доту за время нашего отсутствия никто не подходил, поэтому, снова перетащив в бетонную коробку мешки, занялись приготовлениями к акции. Лёшка завалился отдыхать, я стал на фишку, а Макс с Маратом стали разбирать свои смертоносные игрушки.

Наблюдая за дорогой, пытался осмыслить, что сегодня видел и слышал. М-да, работать в Восточной Пруссии будет тяжело. Каждый местный житель будет считать своим долгом сообщить о русских диверсантах. Только вот сообщать станут в том случае, если они будут одеты в нашу форму и рассекать с нашим оружием. При других раскладах понять кто есть кто, особенно если не объявлено об охоте на русских разведчиков, будет весьма проблематично.

Я в гаштете почитал местные газеты — там рассказывалось об одной советской диверсионной группе, совершающей зверские преступления, и об истории её поимки. Если отмести все пропагандистские преувеличения, то картинка становится более-менее понятная. Армейские разведчики шустрили, выявляя замаскированные укрепрайоны и фиксируя перемещение частей по территории. Пока они молчали, немцы и не чухались, но как только выходили на связь, этот квартал леса тут же оцеплялся и прочёсывался — пеленгация здесь на самом высоком уровне работает. Только всё это я и без газеты знал, общаясь с ребятами, ходившими на ту сторону. Но они ходили максимум дней на десять. А эта группа, о которой писали в местной прессе, скорее всего не меньше месяца действовала. И погорела не из-за пеленгаторов, а потому что продукты кончились и она стала кормиться с хуторов. То есть у фрицев появились уже две зацепки — выход рации и появление разведчика в немецких домах. В то, что ребята хозяев вырезали, я, конечно, не верю — бессмысленное занятие. Достаточно их просто связать и всё — часа три-четыре форы у «глубинников» будет. Только вот своими появлениями на людях и постоянными выходами в эфир пацаны немцев беспокоили, как чирей на заднице. А те уже объявляли войскам и запуганным местным жителям, в каких именно квадратах необходимо проявлять особую бдительность. Потому что при других раскладах — народу тут по лесам шляется немерено и если на каждый сигнал реагировать, то ягдкоманды через неделю, как запалённые лошади, свалятся.

То есть в будущем надо намотать на ус, что первое — выходить в эфир не менее чем в двадцати пяти — тридцати километрах от места базирования, как это в партизанских отрядах делают. Причём это самое место лёжки по возможности постоянно менять, а то какой-нибудь лесник случайно увидит и точно стуканет, даже если не будет объявлена повышенная готовность. Раньше мы постоянно перемещались и таких проблем со связью не имели — дашь радио и дальше рванул. А в будущем задании совсем по-другому надо себя вести… Так что чем дальше будут уходить радисты, тем более безопасной у нас жизнь получится.

Второе — работать в немецкой форме — тогда случайных глаз можно не так опасаться. Конечно, при поимке это чревато моментальным расстрелом, но нам не привыкать нарушать конвенции. Третье — хутора потрошить только в самом крайнем случае и опять-таки как можно дальше от мест постоянного обитания. И только выполняя все эти пункты, можно будет вести спокойное наблюдение за Бальгой.

Армейцев ведь, как ни крути, выручает только постоянное маневрирование, а мы должны наблюдать за определённым объектом, причём неизвестно сколько времени, вот и подход должен быть другим. Кстати, продукты надо брать — не консервы, как обычно, а изюм, курагу, шоколад и орехи. По объёму и весу они меньше, зато по калориям — больше. И мясо — только вяленое. Воды здесь везде хватает, так что от жажды не помрём, а вот сколько времени мы чисто на своих продуктах просидим, столько времени фрицы о нас ничего знать не будут…