«Матюгальник» надрывался минут сорок, потом наступила тишина. Ну всё, скоро вся эта эсэсовская кодла будет здесь! Я проверил коробочку рации, выставленную перед собой — нормально, работает… Потом справа послышался шум двигателя, и, повернувшись туда, засёк подъезжающий к грузовикам автобус. Интересно, а автобус зачем? Офицеров возить с комфортом? Ну-ну… Теперь вам только их трупы фрагментарные возить придётся! Я злобно хмыкнул, но тут увидел такое, отчего чуть не выпустил бинокль из мгновенно вспотевшей руки.

Из автобуса выводили детей. Маленьких, лет по шесть, не больше. Много. Чистенькие и ярко одетые, они всё выходили и выходили из автобуса. Потом три девки, наверное воспитательницы, раздали им флажки со свастикой и, построив в колонну, повели навстречу параду. Не доходя до руин и соответственно до нашей последней закладки метров тридцать, малышню распределили по обеим сторонам дороги, и те остановились, размахивая своими флажками.

Твою мать!! Траханные бабуины!! Что же делать?!

Я никак не мог сообразить, попадают ли эти детсадовцы в сектор последней мины. Вроде не должны… А вдруг?.. Пилять! В этот момент Гек, не отрываясь от бинокля, сказал:

— Идут… Наблюдаю голову колонны. Минут через пять дойдут до места!

Лёшка смотрел в другую сторону, имея задачу засечь появление фрицев на дальних подступах, поэтому не видел, что творится недалеко от нас. Поняв, что я никак не реагирую, он сначала недоумённо взглянул на меня, а потом перевёл бинокль и охнул:

— Твою же мать!! Это что же? Что делать будем, командир?!

Что делать, что делать… Портянки сушить… Нутро аж в комок холодный скрутило, и взмок я сразу как мышь, пытаясь принять правильное решение. А потом, представив, как эти яркие фигурки сначала падают в придорожную грязь и сразу следом их накрывает облако взрыва, добивая кирпичами оставшихся в живых, осторожно убрал руку от передатчика. Фу-у-у-х! Судорожно выдохнув и отложив оптику в сторону, просто перевернулся на спину и, глядя в такое высокое синее небо, спокойно сказал:

— Делай, как я. Рацию только не зацепи, а то шумнешь случайно — наши это за сигнал примут…

Он, наверное, кивнул, потому что ответа я не услышал, а потом, немного пошебуршившись, так же как и я, закинув руки за голову, уставился вверх.

Лежали долго, минут тридцать. Уже после лающих команд разъехались грузовики, потом, судя по прекратившемуся далёкому гомону голосов, загрузили и увезли малышню, а мы все молча лежали. Потом я рывком сел, вы-ключил рацию, сунув её в чехол, и приказал:

— Харэ валяться, нам ещё войну выигрывать надо, так что пошли!

Гек поднялся, странно глядя на меня, и, когда мы уже собрались спускаться вниз, глухо сказал:

— Командир, Илья, ты — настоящий мужик…

— Но-но! Без рук! Ты меня знаешь, я эти объятья не люблю — гомосятиной попахивает!

Лёшка, криво улыбаясь, хмыкнул:

— Да ну тебя! Я ведь серьёзно… И как это у тебя только получается — в самый такой, — он покрутил пальцами, подбирая слова, — ну вот такой момент, просто всё — раз, и в шутку перевести. Я ведь знаю, как ты хотел этих эсэсовцев положить и как тебе сейчас хреново, что задание не получилось выполнить…

— Тю! Много ты знаешь! И вовсе мне не хреново, а очень даже наоборот. Не я, так другие их к ногтю прижмут, зато мы с тобой сегодня грех на душу не взяли, а это много значит. Ведь и на том свете бы не отмылись…

Кстати, говоря, что мне совершенно не плохо, ничуть не кривил душой. Внутри было такое ощущение… Блин, даже словами не передать… М-да, в первый раз со мной такое… Даже той бешеной злобы по отношению к эстон-ским эсэсовцам почему-то не ощущаю. Вот встретил бы сейчас кого из них — не то что пальцем не тронул, а может, даже и поговорил как с человеком…

От возвышенного состояния отвлёк неугомонный Гек.

— А я сразу, как детей увидел, понял, что ты отбой дашь!

— Да ну? С каких пор таким догадливым стал?

— Потому что ты — это ты. И поэтому я за тебя и в огонь и в воду…

— Ладно, хватит слюнями брызгать, лучше ходу прибавь. А то ведь мужики все в непонятках — отчего сигнала не было? Может, нас уже повязали и мы вовсю для гестапо сольные песни поём?

Говоря это, я уже совсем не шутил. Что ещё могут подумать наши подрывники, если мы ушли и пропали с концами? А я, честно говоря, когда все уже разъехались, по рации связываться вовсе не хотел. Одно дело, подняв всех на воздух, потом быстро уходить, обрубая возможные хвосты, и совсем другое — просто тихо уйти. А засветись я в эфире — запеленгуют моментом, и получится — мало того, дело не сделали ещё и убегать, как в жопу раненным бизонам, придётся.

Только волновался я зря. Макс с Шарафом спокойно ожидали нас возле речки. Оказывается, от их точки было видно, как детей грузили обратно в автобус. Когда он подъ-ехал, они не видели, а вот обратную загрузку наблюдали хорошо. Поэтому Макс впал в полное охренение и, как потом рассказывал Шараф, все полтора часа, пока они нас ждали, расхваливал меня как командира, а прицепом и всех русских как добрых и душевных людей. Он и мне попробовал сразу толкнуть благодарственную речь, только я эти поползновения пресёк и, построив своих людей, куцей колонной повёл в сторону озера, где нас должны были подобрать гидросамолёты. Предварительно, правда, дали радио о подтверждении эвакуации и только потом рванули. Единственная задержка произошла, когда педантичный Макс поинтересовался судьбой оставленных зарядов: