— Да, конечно, неповторимость мельчайших чувств, состояний. Но думать о себе, как об исключительном творении я не умею.

— Приступов восторга нет — оттого, что в Вас есть Бог? Что Вы умеете думать?

— Да все умеют думать, не все умеют высказывать. Я средний советский интеллигент, „образованщина“, как говорит Солженицын.

— И не нужно детей учить в школе, что каждый из них — венец творения? Чтобы каждый день дорожили, помнили об этом?

— Мы все — венец творенья, а не каждая отдельная личность. Я верующий человек и довольно строго отношусь к таким вещам. Не Александр Кабаков — венец творенья, а человек. Я мании величия лишен начисто.

— Сделаю третью попытку… Чтобы ребенок не только умел думать, но и ежедневно ценил эту способность в себе — по-вашему, существование такого предмета — нелепость?

— Да куда он денется, он уже умеет думать. Этого не нужно.

— Но взгляните, на что жалуются? На правительство, цены… И чем гордятся? Автомобилем и воровством.

— Среди жалоб на правителей, погоду, цены есть размышления. Мои заметки — тоже о ценах, правителях, погоде. Как растянутые мемуары. Рассуждения о ценах ничуть не менее важны для человеческой жизни, чем рассуждения о космосе. Человек, чтобы быть человеком, должен соблюдать то, что заложено Богом. Он не может это не соблюдать, это заложено…

— Может и религии не нужно учить?

— Религии как дисциплине, тому, что называлось Закон Божий, неплохо было бы учить. Это мощная культурная основа для веры. А вере научить нельзя. Необходимо музыканта учить нотной грамоте, технологии музыки. Музыке научить нельзя, она либо есть в человеке, либо нет.

— Может заодно порекомендуете, чему нужно учить детей в школе, чтобы они не вырастали такими же пародийными людьми, как все прошедшие после Христа за две тысячи лет? Может, уроки бодрости, достоинства? Пофантазируйте.

— Ни к чему. Какая жизнь будет, таковы и будут дети. Можно научить в любой сфере только технологии — технологии музыки, технологии письма, счета.

— Священнослужители говорят, что человек проклят, изгнан из рая. Вы верите в это? Человек не может быть другим?

— Да, конечно. Если бы человек не был проклят, так и жил бы по-другому.

— И человек обречен терзаться во все времена?

— А если люди перестанут терзаться, они перестанут быть людьми. Абсолютно счастливое человечество — это не человечество. Так не может быть. Без драмы, без жизненной трагедии человек превращается в непонятно что.

— Коммунизм — это зло?

— Это страшная ложь. Во-первых, он не может получиться. Во-вторых, если получился бы, человечество прекратило бы свое существование.

— Стон в России поутихнет, когда выберут президента, за которого Вы собираетесь голосовать?

— Heт, этот стон раздается везде, не только в России. Человек не может быть счастлив.

— Не возражаете, если я как заглавием воспользуюсь Вашим предыдущим ответом, озаглавлю им интервью?

— Да, пожалуйста.

— Ну, что? Пробежала я Ваши газетки. Вижу, что все Ваши интервью — это интервью с самим собой. Вы и со мной так поступите?

— Видимо, да. Я же себя хочу прославить… В отличие от всех Вас — знаменитостей, я ведь никому неизвестен… Вас не раздражает, когда Вас путают с эстрадной певицей Ларисой Долиной?

— Очень редко это бывает. Нет, не раздражает.

— А война в Чечне Вас раздражает?

— Нет, не раздражает. Это другое, я очень переживаю, досадую.

— А со славой как. Вы не объелись славы, она Вас не мучит? Ведь Вас узнают на улице?

— Бывает, но для моей жизни это не имеет никакого значения.

— А сколько ступенек еще нужно преодолеть, чтобы оказаться на уровне популярности Булата Окуджавы?

— У каждого человека должны быть, есть свои ступеньки. Думаю, у меня есть свои, зачем мне равняться…

— Получается, какой бы она ни была, от своей славы Вы испытываете максимум комфорта?

— Да, мне довольно хорошо. Все, что касается так называемой славы — это только приятное. Но у меня есть еще очень густая обыденная, бытовая жизнь, очень хлопотная. А там, где слава — все приятно.

— Вас ищут, просят: „Нет ли у Вас чего-нибудь новенького?“ Объясняться — это разве не хлопотно?

— Вы должны попытаться меня понять. Я ничего не знаю про славу. Так называемая слава — это совершенно не моя ипостась. Я немножко понимаю в области любви. Широкой любви.