Соколов пожимает плечами.

–  Киссель? Да ведь он первый полез к фонарю… Что же, он сам себя выдавать будет?

–  Тише, - шепчет Миронов.

И оба они идут в самый дальний угол темного коридора. Здесь уже совсем тихо, еле доносится сюда шум перемены.

–  А все-таки, - шепчет Миронов, - все-таки он может выдать - испугается и выдаст. Ты с ним поговори, когда пойдешь из школы.

–  А ты сам поговори.

–  Мне нельзя. Мы с ним в ссоре. Лучше уж ты настрочи его…

–  Ладно.

–  А потом ко мне зайди домой. Слышишь? Я тебя ждать буду.

–  Есть такое дело.

И они повернули назад, к светлому коридору. Идут молча.

В раздевалке, в узких проходах между вешалками ребята натягивают свои пальтишки и вытряхивают калоши из мешков.

Миронов одевается по одну сторону вешалки, по другую сторону одеваются Киссель и Женька Шурук.

Только Миронов сунул одну руку в рукав жар-жакета, как вдруг он услышал:

–  Киссель, а ведь это около вашего дома фонарь раскололи?
– спрашивает Женька Шурук.

–  Около нашего… - отозвался Киссель.

Миронов притаился за стенкой пальтишек и мешков с калошами и прислушивается. Он ждет, не скажут ли еще что-нибудь. Нет, ничего не слышно за вешалками.

Миронов надевает свой жар-жакет и собирается уже отойти от вешалки. Но вдруг слышит опять:

–  Киссель! А Киссель!

–  Ну чего тебе?
– отзывается с неохотой Киссель.

–  Уже не ты ли кокнул?
– спрашивает его Шурук вполголоса.
– Ты всегда ходишь с рогаткой.

Киссель сопит, - верно, надевает поверх пальто свою холщовую сумку. А потом отвечает спокойно и медленно:

–  Рогатка? Рогатка всегда при мне… это верно. Да какой же я стрелок?… У нас есть стрелки получше меня.

Входная дверь тяжело захлопнулась за Кисселем, а Миронов все еще стоял около вешалки в жар-жакете, с шапкой в руке.

–  Миронов, а Миронов!
– окликнул его Соколов, вбегая в раздевалку.

Миронов оглянулся.

–  Ах, это ты, Васька. А ну тебя! Я думал, что ты уже на улице. Беги, догоняй Кисселя - он только что вышел…

Соколов бросился к двери, а Миронов крикнул ему вдогонку:

–  Шпарь!

В доме Мироновых пусто. Мать ушла полоскать белье на речку. Горчица одна дома. Подвязала полосатый передник, хозяйничает нынче.

Стол у нее уже давно накрыт к обеду. Салфетка чистая разостлана. Тарелки расставлены, ложка с вилкой возле каждой тарелки. Все аккуратно. Но обед еще не готов. Дрова под плитой не горят, а тлеют.

–  Тетя Саша, - говорит Миронов, вешая свой жар-жакет на гвоздь у дверей.
– Что, обед еще не скоро?

–  Обед-то скоро, - говорит Горчица, - да только ты разделся зря. Тебе нужно к матери сбегать на речку, за бельем.

Миронов ничего ей на это не отвечает. Стоит у порога и переминается с ноги на ногу.

Горчица заглянула под крышку кастрюли, помешала в топке кочергой, а потом опять повернулась к нему.

–  Ну что?
– говорит.
– Долго так стоять будешь столбом? Чай, она тебя там дожидается!

–  Да я бы сбегал, только ко мне товарищ обещался зайти, - сказал Миронов.

–  Подумаешь, какая важность!
– говорит Горчица.
– Товарищ! Что же, твой товарищ и подождать немного не может?

–  Ладно, - говорит Миронов, - я пойду, только уж вы, тетя Саша, непременно велите ему подождать. Пускай он тут на стуле у окошка посидит. Я мигом ворочусь.

–  Подождет, подождет, - сказала Горчица.
– Ступай поскорее!

Миронов опять натягивает жар-жакет. И нехотя берется за шапку.

На улице сейчас совсем ясно и тихо - не то, что было днем.

Вода в канаве убыла, журчит потихоньку на самом дне. На небе клубятся облака. Теплый ветер дует в лицо. Миронов стоит у калитки и смотрит, не покажется ли на буграх Соколов.

Прошел какой-то мужчина в кожаной куртке, потом старуха с мешком на спине. А Соколова не видно.

Подождав немного, Миронов спустился на проезжую дорогу. Еще раз оглянулся на бугры. И побежал под гору к реке.

Вернулся он домой вместе с матерью, когда стемнело. Ввалился в сени запыхавшись. Поставил у самого порога тяжелую корзину с бельем и крикнул в комнаты:

–  Не приходил?

–  Нет, - спокойно ответила ему Горчица.
– Никто не приходил.

Миронов садится у накрытого стола. Мать режет хлеб, зажигает лампу на столе и начинает разливать борщ.