В адрес противников, и в адрес Ходасевича прежде всего, направлен императив «Идите прочь!». Они не солдаты, а трепетные зайцы, кролики Доде. Рукоплещущий подмышками поэт может быть лишь автором «мышиного цикла» сборника «Счастливый домик», не более. Хлебников прежде всего отказывает ему в имени! Имени героя пешего хода — Ходасевича. В избранную пехоту он не годится. Возродятся эти «пехотинцы красоты» в мандельштамовских песнях «ночной пехоты» в «Стихах о неизвестном солдате». Пастернак в пушкинианском споре также отвергает Ходасевича. В «Охранной грамоте», проигравший Маяковскому в орел и решку Ходасевич, удаляется в сторону Страстного бульвара — к памятнику Пушкина (а не к живому!) и в эмиграцию.

Имена размещаются в речи, как в великих реках земного шара. Акватопонимы описывают структуру собственно поэтического универсума. Пушкинианская красота и нега подобны Ниагаре. Пушкин, по Хлебникову, — величайший водопад речи. Сам футурист Виктор спешит в будущем стать равным водопаду Виктория, второму в мире по величине. Отсюда имя его alter ego — Зангези. Хлебников соединяет в этом имени африканскую реку Замбези (с водопадом Виктория) и еще одну реку с древнейшей поэтической и пешеходной родословной — Ганг. Из «африканского» стихотворения Гумилева «У камина» (1911): «Древний я отрыл храм из-под песка, / Именем моим названа река». Точно так же в стихотворении «Воспоминания» поэт воссоединит две другие великие реки — женственную американку мисс Миссисипи он выдаст замуж за африканца, чей исток в центре материка, — за старого умного Нила. Нил же берет начало в озере Виктория. Тени солнечного фараона Эхнатэна, русского арапа Пушкина и победительного «льва речи» Велимира скрепляются единым росчерком пера. На месте погибшего Эхнатэна эхнатэнствует уже сам поэт.

Ходасевич «ответил» с достоинством истинного пушкинианца. Его стихотворение «Обезьяна» — гордое рукопожатие наследника по прямой. Вот оно целиком:

Поначалу — заурядный эпизод из дачной жизни. Жара. Гарь лесных пожаров и крик соседского петуха. Кажется, время остановилось. Ничто не предвещает потрясений. Вдруг появление средь летнего жаркого дня бродячего серба с обезьянкой превращает эпизод в событие вселенского масштаба. Очевидно, что виновницей тому маленькая обезьянка, изнывающая от жажды, но что происходит — остается непонятным.

Итак, прошло четыре года с момента объявления войны России 19 июля 1914 года, чему предшествовали балканские войны и выстрел в Сараево. Россия растерзана войной и громом двух революций, Брестским миром (3 марта 1918) и его последующим аннулированием от 13 ноября 1918 года.

Пока зверек пьет воду, он подобен поверженному Дарию («спина / Высоко выгибалась», дугой, горбатым мостом), когда выпрямляется — предстает победоносным и царственным Александром Македонским. Утолив жажду, обезьянка немым и пронзительным рукопожатием вручает поэту дар речи — высший дар утоления жажды бытия. Зверек — безгласый мост через реку времен. Его глаза пронзают душу, изливают хор светил, волн моря, ветров и музыку сфер. Военная тема напрямую выводит нас к мандельштамовскому:

Ходасевич в дневнике поведал о том, что М. О. Гершензон разругал это стихотворение, особенно Дария, но за что ругал, — не сказал. Скажем мы: за непочтительность к Пушкину. Гершензон чутко уловил пушкинский исток образа обезьянки. Это было чересчур. И хотя Ходасевич уверял, что описал все, как было на даче в Томилино в 1914 году, мы знаем цену истинным приключениям, происходящим с поэтами на даче. Один в Томилино встречает Обезьяну, другой на Акуловой горе близ ст. Пушкино — Солнце. Сугубую литературность происходящего разоблачает бунинское стихотворение «С обезьяной» (1907):