…Мама приехала с курорта и увидела на своем диване ребенка-грудничка. Жулдыз описалась, болтала ножками и плакала.

– А ну всем марш на место! – скомандовала Ситок.

Кульшат забрала с дивана дочку, а матушка у всех на глазах распаковала чемоданы. Один из них – самый большой – набит чешским хрусталем. Мама вынимала и внимательно осматривала привезенное – рюмки-свистульки богемского стекла, бокалы под тонкое вино, наборы из фарфора, – не разбилось ли что в поезде из Праги до Москвы и при перелете из Домодедова до Алма-Аты.

Потери небольшие. Разбилась только одна, расписанная эмалью, рюмка-свистулька. Поездка и лечение оказались успешными. Матушка продала горничной санатория колечко за три тысячи крон и вместе с деньгами, которые ей обменяли накануне в Алма-Ате, имела на руках около семи тысяч, сумму, позволившую ей кроме стекла привезти нам одежду и обувь.

Делая за границей покупки, она и не думала привезти что-либо для двух единственных внучек. Отношение к сыну у нее автоматом перешло и на Эльмирку с Жулдыз. Она открыла второй, за ним и третий чемоданы.

Много чего там было. Кроме десятка модных рубашек, футболок с рисунками, пяти пар осенних туфель, нескольких кримпленовых отрезов, дюжины мотков мохера, половину третьего чемодана занимало мужское белье: хлопчатобумажные трусы, майки, носки всевозможных расцветок

Трехлетняя Эльмира беспокойно переводила глаза то на фарфоровые безделушки, то на коробки с туфлями фабрики "Цебо" и ждала, когда бабушка догадается и ее с Жулдызкой одарить каким-нибудь, пусть и маленьким, но заграничного происхождения, пустяком. Ее родная бабушка, словно не замечая волнения ребенка, вытаскивала вещи из чемодана со словами: "Это тебе, а это ему", и игнорировала Эльмиру с младшей сестренкой.

Эльмирка надула губы и, глядя во внутрь чемодана обиженно сказала:

– Я маме скажу, и она мне тоже что-нибудь купит.

Ситок на моей памяти впервые почувствовала неловкость перед родными, но вместо того, чтобы повиниться и дать что-нибудь ребенку, вспоминая вечером раздачу вещей, смеялась до слез:

– Мне даже жалко стало ее…

– Мама, ты что делаешь? – упрекнул ее Шеф. – Нельзя обижать внучек.

– Родных внучек? Ай! – брезгливо поморщилась Ситок. – Добро я собираю для твоих и Бектаса детей.

…Пришло письмо из Ленинабадской области от Розы. Папа переписывается с ней с 65-го года.

"Из Хорога мы переехали в Бустон. Дали нам коттедж с садом. Хаджи получил место управляющего районным банком. Бахтишка перешел в третий класс, Эллочка пойдет в школу на следующий год.

Тетя Шаку, с нами по соседству живет семья районного прокурора.

Они казахи. Дочь их закончила в Душанбе университет. Работящая и скромная. Вот бы вам такую невестку… Главное, что она казашка…

Я вспоминаю 61-й год… Приехала искать отца, а нашла вас. Дядя

Абдрашит в одном из писем назвал меня своей дочкой…

Самый тяжелый для меня день в году – 9-е мая. Народ празднует

День Победы, а я плачу и думаю: как жаль, что на войне не убили моего отца

Тетя Шаку, вы бы приехали к нам. В саду у нас растет виноград, полно абрикосов. Вы сидели бы в тени и пили чай из большого самовара…".

Дядя Кулдан здорово бы обрадовался, прочитав последнее письмо дочери. Определенно отцы, как бы они не провинились перед детьми, нужны последним для записи в автобиографии. "Служит на погранзаставе" или "погиб смертью героя…".

Роза или наивная, или не соображает, как обрадовала и мою маму находкой для нее снохи. "Главное, что она казашка…". Подумать только.

Очередь освещать международное положение дошла до Лал Бахадур

Шастри. Два дня Шастри не выходил из институтской библиотеки: конспектировал подшивки еженедельника "За рубежом". В лаборатории политинформация.

– А дело было так. – Шастри начал с революции в Португалии.

Прошло два месяца после апрельского выступления офицеров,многое что изменилось с тех пор, самих военных социалисты успели отстранить от государственных дел, а аспирант Озолинга рассказывал об апрельских событиях так, как будто по секрету посвящал нас в свежайшие новости клуба сильных мира сего. Оторвав голову от тетради с конспектами,

Шастри сообщил. – Кто-то позвонил на радиостанцию и сказал: сегодня будем петь песню.

Хаки разбирал смех. Муля заинтересовался:

– Кто звонил?

– Личность звонившего до сих пор не установлена. Известно только то, что именно он предупредил о песне.

– А-а. – протянул Муля.

– Это что такое? – Каспаков повернулся к докладчику. – Что еще за песня?

– Песня… – заморгал глазами Шастри. Он листал тетрадь. Название забыл…

Жаркен Каспакович плохо переносит неточности, не любит намеки и двусмысленности в политике.