– Фирдоуси по этому поводу сказал так… А Навои писал следующее…

Сейчас он хлебал суп и нахваливал хозяйку. От водки он отказался.

Бутылка опустела и я внес предложение:

– Ерема, давай, пока магазин не закрылся, я сбегаю за пузырем.

Ерема за. Алдояров поглядел на часы, засобирался и напыщенно объявил:

– Вынужден вас срочно покинуть.

Он ушел и я не замедлил сказать:

– Задолбал он цитатами.

Ерема пошел дальше.

– Жадный он… Я ему помогаю, а он ест наш суп и ни копейки не платит.

– Как тебе Москва?

– Кул правильно говорит… В Москве пачкой нельзя щелкать. Я там чуть не оброзел.

Через два дня Ерема отчитывался на семинаре по командировке.

– Первый раз в Москве… Было очень интересно. – начал он с радостью в глазах.

Каспаков поощрительно кивнул головой.

– Интересно? Хм…

Ерема, не сворачивая, двинулся тропой Хо Ши Мина.

– Сходил в Сандуновские бани… Побывал на спектакле в театре

Сатиры… Еле билет достал…

Каспаков поднял голову, задумался.

– Потом… Потом пошел в Оружейную палату… Понравилась

Бородинская панорама… Рубо писал ее несколько лет…

Завлаб нахмурился, недоуменно оглядел сидящих и, встрепенувшись, повернулся к Ереме.

– Постой, постой… Я что-то не пойму… Какой-то Рубо, какие-то

Сандуны… Ты что нам рассказываешь? Мы что тебя в Москву в баню посылали? Ты на конференции был? Отвечай!

Ерема спохватился.

– Ой… Совсем забыл… В конференции участвовал. Сидел недалеко от президиума…

Каспаков что-то вспомнил и быстро записывал. Не поднимая головы, он спросил:

– В Академии Памфилова был?

– Был… Взял материалы… – Ерема продолжал хранить радость на лице. – Командировкой доволен… Одним словом, много полезного для себя исчерпал.

С последними словами Еремы комната погрузилась в безмолвие.

Каспаков оторвался от бумажки и силился сообразить, что же с ним и с нами, только что, произошло. Он попал впросак. Снял очки, округлил глаза и, втянув голову в себя, еле слышно проговорил:

– Кончится Ермек тем, что ты всем нам окончательно все провода в голове перепутаешь. Что значит "много полезного для себя исчерпал"?

Хоть убей – не пойму.

– Почерпнул. – с места подсказал Муля.

– Ах, да… – облегченно вздохнул Ерема.

– Что за люди? – Жаркен Каспакович повысил голос.- Слово в простоте не молвят.

Поднял руку Шастри.

– У меня вопрос к докладчику.

– Ну. – Каспаков устало смотрел на Шастри.

Шастри хитро сузил глазки.

– В театре ты был… Так?

Ерема почуял подвох, но ответил:

– Так.

– Какой спектакль смотрел?

– Затюсканный апостол. – Ерема вновь повеселел.

Шастри еще больше сузил глазки.

– Какой, говоришь, апостол?

Ерема ухмыльнулся:

– Ну ты и лопух, Нурхан! Говорю тебе, затюсканный апостол.

– Затюсканный, говоришь. – Шастри повел глазками в сторону

Каспакова. – Все ясно. Вопросов больше нет. Предлагаю отчет утвердить как многообещающе исчерпывающий.

Зяма через день обедает дома у Прудниковой. Обед у нас с часу до двух, а у Зямы с Таней с пол-двенадцатого до пол-четвертого.

Возвращается Толик с обеда и Ерема понимающе спрашивает:

– Как сегодня?

– Пойдет.

Хаки говорит, что Зяма доиграется.

– Кончится тем, что Прудникова женит его на себе.

Зяма во всех смыслах не дурак. Таня ему нужна, но только пока.

Наиграется, а жениться на ней ни за что не женится. Тем более, что, провожая взглядом удаляющуюся по коридору Прудникову, говорит коллегам:

– Очко у нее, скажу я вам, мужики, завидное.

Зяма человек широких взглядов, но все равно так о будущей невесте не решится сказать и отчаянный либерал.

Что у них общего? Определенно только постель. Чем кроме колыхающейся кормы она могла волновать Толика? Пожалуй, что своей раскрепощенностью.

Зяма, Муля и Таня гуляли в зоопарке.

– Гляди, Муля, – обратила Прудникова внимание на дикое животное,

– кочерыжка у зебры как у моего Зяблика.

Прудникова единственная дочь своей мамы, буфетчицы. Папа то ли умер, то ли развелся с мамой. Образование у Тани хоть и среднее, но по части бытового ума, который для счастья куда как важней красных дипломов, она на сто очков впереди женщин нашей лаборатории. Потом наглая она. И это хуже всего.