Так или иначе, но Шеф заикнулся о Ленинграде. Папа попросил быть умнее: "Какой Ленинград? Сам подумай…". Шеф сказал, что в

Ленинградском политехе есть факультет автоматики и телемеханики.

Специальность перспективная. Хорошо бы туда.

– Мама говорит, в Казахском политехническом открывается такой же факультет. – сказал папа.

– Папа, это не то.

– Что значит не то? – наморщил лоб папа и не преминул обгадить всю малину. – Ты хочешь поехать в Ленинград из-за этой девушки?

Зачем отец так сказал? Какое вообще родителям до нее дело? Шеф распсиховался.

Самый уважаемый из маминой родни – дядя Боря. По иному и быть не могло. Дядя заместитель управляющего Госбанком, связи у него огромные. Вне дел, как уже отмечалось, мамин младший брат человек себе на уме, тихушник. Настоящее имя дяди – Байдулла. Мама называла его Байдильда. Нас смешила узкая, впалая грудь дяди Байдильды, почему Джон и дал ему кличку "Атлетико Байдильдао".

Мамина и папина родня боготворила "Атлетико Байдильдао". В помощи дядя Боря никому не отказывал. За кого-то хлопотал насчет квартиры, кого-то на работу устраивал. Деньгами, что правда, то правда, он никого не баловал, но то, что он делал для людей бесплатно, было намного дороже любых денег.

Квартира у дяди Бори трехкомнатная, семья большая (четверо детей плюс "сохыр кемпир" – мать матушки и дяди Бори). Тем не менее родственники из Целинограда считали обязательным пожить у дяди месяц-другой, а и иные и вовсе годами приживались в доме банкира.

В настоящее время у дяди Бори жила Катя. Та, что носила передачи

Ситке в Ленинграде.

Если у Нурлахи были причины остаться недовольным родителями и братьями, то отчего ненавидела нас Катя, долгое время для меня оставалось загадкой.

Поезд никуда не спешил и останавливался на каждом разъезде, на каждом полустанке. Миновав станцию Тюлькубас, состав и вовсе застрял. Стояли посреди степи больше четырех часов. "Доберемся до

Чимкента ночью". – подумал я.- Шеф сейчас там на сборах. Ночью мы его не найдем".

Под вечер поезд поехал и в третьем часу ночи мы сошли в Чимкенте.

"Вы что здесь делаете?".

Вот те раз. Перед нами стоял Шеф с чубатым парнишкой.

На вокзал брат приехал встречать подкрепление юношеской сборной.

Три парня из соседнего купе внимательно глядели на папу. Дядя Шохан подарил отцу значок делегата ХХ11 Съезда КПСС и папа прилепил его к пиджаку. Незнакомые принимали отца за делегата съезда.

Папа был не против.

– Хорошо, что встретили тебя. – сказал папа и распорядился.
–

Ночевать поедем к тебе.

Я заныл. Собирались ведь в гостиницу.

В большой, человек на двадцать, комнате заводского общежития горел свет. Футболисты резались в карты, на угловой койке лежал парень в плавках и пел: "Виновата ли я…".

Чубатый зашел следом за нами и заорал: "Тихо! Нуртаса отец приехал!". Мы с папой легли на кровать Шефа, сам он ушел ночевать к соседям.

Проснулись перед обедом. В комнате никого. На тумбочке записка.

"Папа, я ушел на тренировку".

Позавтракали в ресторане и пошли к папиному знакомому за машиной.

Знакомый работал председателем Облпотребсоюза. Он дал "Волгу" и мы поехали попрощаться с Шефом.

Футболисты с тренировки еще не вернулись.

Папа достал из сетки обернутый газетой большой кусок жирного мяса. Приехало мясо с нами из Джамбула, где отцу его принесли в купе то ли родичи, то ли знакомые. Папа засунул мясо Шефу под подушку.

Очень мило.

– Папа, может не надо мясо под подушку? Что подумают друзъя Нуртаса?

– Что подумают? Ничего не подумают – съедят.

Через два часа мы были в санатории "Сары-Агач". Папа привез лечить мою печень.

Нас поселили во внутренней, окнами в коридор, комнате с артистом казахского театра. Артист старше папы лет на двадцать. У него выразительно потешное лицо.

Старик постоянно спал. Проснувшись беззвучно посмеивался.

Окружающие удивлялись: "Какая у него великолепная нервная система".

На открытой веранде занимал койку холеной наружности юрист из университета. Юрист много разговаривал со мной на умные темы.

Жена его, говорил папа, певица, народная артистка СССР. Детей у них не было, зато имелась собственная "Волга". По пятам за юристом ходил русский мужик лет тридцати в скользящей шелковой безрукавке.

Мужик простой, работяга, с поздним зажиганием.

Он то и выводил отца из себя. Выводил тем, что обращался к папе на "ты". Отец кипятился. Работяга или ни черта не соображал, или намеренно обострял.